Итак, весь путь классического йогина разворачивается как путь сознательного усилия по искоренению малейших недозволенных импульсов бессознательного – с тем чтобы, искоренив их, стать герметичным Абсолютом во всеобъемлющей зеркальной пустоте. Мы сказали "герметичным"; и действительно, позиция "освобожденных" начисто отрицает интерсубъективность. Каждый из них – замкнутая на себя монада, для которой абсолютно  невозможно (да и нет необходимости) вступить в контакт с другой монадой. В своем лице подобное "сверхсущество" представляет, как пишет Элиаде, один уничтоженный фрагмент деятельности пракрити, один вырванный из времени "микроверсум", где полновластно царит Пуруша, созерцая сам себя. До других Пуруш (ибо санкхья-йога постулирует множественность душ) ему в принципе нет никакого дела. Этого своего царственного положения он, напомним, достигает ценой напряженного усилия всех своих "саттвических" сил, стремящихся во что бы то ни стало достичь высшей цели. По-видимому, акцент на подобные усилия и отличает йогу Патанджали от всех других нейогических дисциплин.

Поскольку Мирча Элиаде задался целью представить все голоса, звучащие в мощном хоре йоги, постольку ему пришлось провести отчетливую "демаркационную черту", отделяющую йогу как творение Патанджали от различных форм "барочной" йоги (которые, в отличие от одноименного европейского культурного стиля, не всегда следуют за своим "классическим" образцом в хронологическом порядке, но часто и намного предшествуют ему). Как наиболее характерные черты этого разношерстного "барокко" автор выделяет несистематичность, неортодоксальность (подчас граничащую с "ересью"), способность разных его видов сращиваться друг с другом и активно использовать "автохтонные религиозные представления". Элиаде старается показать, что "неклассическая йога", собственно, является и фундаментом, и зданием йоги вообще; в этом здании Патанджалиева йога занимает лишь одно из многих помещений, которое обеспечило себе авторитетность только на основании систематичности и цельности. Но прорыв к запредельному – не прерогатива йога-даршаны, его знают и практикуют и другие виды йоги – в том числе и такие, которые себя йогами не считают.

Изложение "неклассических" образцов йоги Элиаде начинает с брахманизма, тем самым углубляясь в истоки "арийской" йоги Патанджали. Метод его в данном случае предполагает выискивание "следов" классической йоги в основе основ индоарийской культуры – ведическом корпусе. Эти следы, эти семена, из которых в дальнейшем вырастет величественное древо систематической йоги, обнаруживаются уже в Ведах и брахманах; имеются в виду элементы пранаямы и асаны, а также описание "сверхспособностей", сиддхи, тех самых свойств, которые всегда поражали воображение простого народа и от увлечения которыми постоянно предупреждали продвинутые йогины. Тем не менее феномен сиддхи амбивалентен, и связано это с тем, что избежать получения "чудесных свойств" в процессе духовного развития не представляется возможным. Сиддхи – свидетельство определенного мастерства, достигнутого йогином, знак его власти над собой и миром. Йогин, умеющий перемещаться по воздуху, подчинил себе стихию воздуха; йогин, ступающий по воде аки посуху, добился господства над стихией воды и т.д. Однако ему не следует путать абсолютную власть с абсолютной свободой (впрочем, скорее, с освобождением) и менять высшее, вечное благо на лучезарный, счастливый, но все же, увы, бренный мир богов.