- Тише, все хорошо, засыпай.

  - Мне страшно.

  - Ну я же с тобой, чего бояться?

  - Слышишь?

  - Слышу, это ветер, всего-навсего ветер. Ему там холодно и он к нам просится, но мы не пустим, зачем нам ветер? Закрывай глаза...

  - А там что? Вон там, в углу, видишь? Шевелится...

  - Да это просто тени, вон, тополь за окном. Ветер качает ветки, вот и кажется, что тени живые. Давай я свет включу?

  - Не надо. Обними меня, пожалуйста.

  - Обнимаю, а ты глаза закрывай и... хочешь, колыбельную спою? У меня, правда, голос такой, что и твои тени испугаются...

  Баю-баюшки-баю, не ложися на краю, и глаза не закрывай - я слежу, ты так и знай. Кошкой сяду на подушку, загляну в глаза и душу, я тебе скажу на ушко - ты не слушай, ты не слушай: врет он все и мягко стелет, а заснешь - так вмиг с постели, и к другой, что где-то рядом, та - нужнее, та - нарядна. Ты ж, слезами утираясь, в Йоллоканне собирайся.

  - Нет, не правда, не правда, я не хочууу...

  - Тише, милая, я здесь. Здесь я... все, нету больше кошмаров, нету... конечно, я тебя люблю. Очень люблю. Никому не отдам.

  Вредный-вредный-вредный, злой, рассчитаемся с тобой. Мы вернемся, так и знай, годы в руки собирай, с ними страха и обиды, вот тогда мы будем квиты.

  ... Что? Машка, плохо тебя слышу? Да тут ветер такой, что прям до костей. Возвращаться? Да ну их всех... это не они меня выгнали, я сам ушел! Ну и что, что предки? Да видал я их всех знаешь где? И не ругаюсь я. Да, кричу, ну так ветер же! Да нормалек все будет, на вокзале перекантуюсь ночку, а там Пашка вернется, у него и зависну. Да ну, подумаешь... ложил я на них! Да будь моя воля, я б вообще убрался куда-нибудь, чтоб ни одна занудная сволочь не нашла... о, Машка, тут такая зверятина, погоди, ща щелкну, сама увидишь. Собака баскервилей, мать ее... да не, не страшная, жрать, наверное хочет... эй ты, иди сюда.

  Огнеглазый, огнегривый, волк ласкается игриво, тычет мокрым носом в руки, лижет пальцы, ловит звуки, а коснешься белой шкуры - вмиг проглотит и понуро побредет в ночи тоскливой, волку скучно, волку б силы, чтоб проклятье одолеть... но сияет ярко медь этой ночи лунно-странной

  Йоллоканне, Йоллоканне.

  - Валя, а долго ждать? - Олька больше не ноет, присела на корточки, сжалась комочком, руки под мышки упрятала, воротник подняла, шапку по самые глаза натянула. Холодно ей и страшно, а Вальке так ничуть, наоборот, жарко и не терпится - поскорей бы уж.

  - К рассвету вернутся.

  И обнаружат пропажу. Не останется карлику выбора, кроме как выполнить ее желание. Ох, спасибо бабка за науку... теперь Женька не отвертится, влюбится как миленький, а про Сухомину, стерву белобрысую, и думать забудет.

  - Валь, а если не получится? Ну если он нас тоже... если заберет... если не договоришься.

  - Договорюсь, - Валька сжала склизкую куриную лапу в руке. Обязательно получится, раз бабка смогла, то и Валька сумеет, и вообще ничего тут сложного нету.

  - Аты-баты, аты-баты, возвращаемся, ребята, скоро-скоро дома будем, плакать-горевать забудем... - звонкий голос ввинчивался в скулеж ветра.

  - Смотри, - Олька вскочила. - Там же...

  Люди. Боком на кошке, вцепившись в уши, ставшие вдруг длинными, будто это не кошка, а осел, сидела девушка в розовой курточке. Прильнув к черной спине ворона, дремал мальчишка в пижамной рубашке и трусиках. Ну а следом, тяжко переваливаясь с ноги на ногу, так, что раздутое брюхо колыхалось со стороны в сторону, брел волк из пасти которого торчал ботинок.