Солнце все еще стояло высоко. Оно пробивалось сквозь шторы. Я наблюдал, как по подоконнику ползет паучок. Видел старую газету на полу. Там напечатана фотография трех молоденьких девушек – они прыгают через забор, сильно оголив ноги. Все это место походило на меня и пахло мной. Обои меня знали. Изумительно. Я осознавал свои ноги и локти, свои волосы. Я не чувствовал себя на 45 лет. Я чувствовал себя чертовым монахом, на которого только что снизошло откровение. Я чувствовал, что, наверное, влюблен во что-то очень хорошее, но не уверен, что это такое, – оно просто рядом. Я слушал все звуки, шум мотоциклов и машин. Слышал, как лают собаки. Люди и смех.
Потом уснул. Я все спал, спал и спал. Пока растение заглядывало ко мне через окно, пока растение смотрело на меня. Солнце продолжало трудиться, а паучок все ползал.
ПРИЗНАНИЯ ЧЕЛОВЕКА, БЕЗУМНОГО НАСТОЛЬКО, ЧТОБЫ ЖИТЬ СО
1. Помню, как дрочил в чулане, надев материнские туфли на высоком каблуке и глядя в зеркало на собственные ноги, медленно подтягивая ткань все выше и выше, будто подсматривал за женщиной, и меня прервали два моих приятеля, зашедшие в дом:
– Я знаю, он где-то здесь. – А сам пока натягиваю одежду, и тут один открывает дверь в чулан и видит меня.
– Ах ты сволочь! – ору я, гонюсь за ними по всему дому, и слышу, как, убегая, они переговариваются:
– Что это с ним такое? Что, к чертовой матери, с ним не так?
2.
К. работала когда-то стриптизеркой и, бывало, показывала мне вырезки и фотографии. Она чуть не выиграла конкурс Мисс Америка. Я встретил ее в баре на улице Альварадо – а оттуда до трущоб рукой подать, если очко не заиграет подойти. Она прибавила в весе и возрасте, но какие-то признаки фигуры еще оставались, какой-то класс – правда, лишь намеком, не больше. Мы оба хлебнули.
Ни она, ни я нигде не работали, и как нам удавалось сводить концы с концами, я никогда не пойму. Сигареты, вино и квартирная хозяйка, верившая в наши россказни о том, что деньги на подходе, а сейчас – голяк. В основном, мы вынуждены были пить вино.
Большую часть дня мы спали, а когда начинало темнеть, приходилось вставать – нам уже хотелось встать:
К:
– Блядь, я б чего-нибудь выпила.
Я все еще лежал в постели, докуривая последнюю сигарету.
Я:
– Черт, ну дак сходи к Тони, возьми нам парочку портвейна.
К:
– Квинты?
Я:
– Конечно, квинты. Галлонов не надо. И той, другой дряни, у меня от нее голова две недели болела. И возьми пару пачек покурить. Любых.
К:
– Но тут же всего 50 центов осталось!
Я:
– Да знаю я! Выхари у него остальное: че с тобой такое, совсем глупая?
К:
– Он говорит, что больше не…
Я:
– Он говорит, он говорит – кто этот парень такой? Бог? Уболтай его. Улыбайся!
Повиляй ему кормой! Пусть у него чирик встанет! Заведи его на склад, если нужно, но достань ВИНА!
К:
– Ладно, ладно.
Я:
– А без него домой не возвращайся.
К. говорила, что любит меня. Она, бывало, повязывала мне вокруг хуя ленточки и делала бумажную шляпку для головки.
Если она возвращалась без вина или только с одной бутылкой, я летел вниз, как полоумный, рычал, скандалил и угрожал старику, пока он не давал мне все, что я хочу, и даже больше. Иногда я возвращался с сардинами, хлебом, чипсами. То был особенно хороший период, и когда Тони продал свое предприятие, мы начали обрабатывать нового владельца – наезжать оказалось труднее, но и его можно было отыметь. Это будило в нас самое лучшее.
3.
Похоже было на деревянное сверло, может, оно и было деревянным сверлом, я чуял, как горит соляр, а они втыкали мне в голову эту штуку мне в тело и она сверлила и хлестала кровь с гноем, и я сидел а мартышка моей ниточки-души болталась на краю утеса. |