— Господин капитан-исправник должен бы знать, что эта комната не съезжая изба, а мой — пусть временный — кров. Если полиции требуются какие данные обо мне, — пусть она меня пригласит, и я приду и все изъясню. Вид мой в полицию явлен. Поэтому и прошу оставить подобный тон в обращении со мной.

— А это — как еще сказать! — угрожающе просипел капитан-исправник.

Он вытащил огромные очки и нацепил их на нос. Затем вынул из-за обшлага шинели какую-то бумагу.

— Вы же из нашей губернии происходите, — сказал капитан-исправник. — И возможно, здесь и на жительство будете определяться. Дабы предупредить возможное сеяние плевел, я оглашу полученную мною бумагу от господина министра внутренних дел. Вот, извольте.

Капитан-исправник, значительно подчеркивая каждое слово, прочел, что Загоскин, бывший флота лейтенант, по высочайшему повелению разжалованный в матросы второй статьи, ныне возвратился в пределы Пензенской губернии после службы в российско-американских владениях, где показал себя неблагонадежным поведением и дерзким образом мыслей. О бывшем лейтенанте Загоскине, о его занятиях должны иметь суждение местные полицейские власти.

— Это что же — отдача под надзор? — спросил Загоскин.

— Не прямая, а косвенная. Написано: «Должны иметь суждение». Об отдаче под надзор полиции иначе пишется. А как же я могу иметь суждение, не узнав, какое направление имеют ваши мысли?

— А теперь узнали?

— Как же-с! С меня хватит… В короткий срок успели подвергнуть безмолвному, но явному осмеянию мысли мои о дубодобывающей мануфактуре и о пользе устрашительного индианского ополчения, с усмешкой слушали слова об образе жизни насекомых, чем и выразили недоверие к проявлению высшего промысла в природе.

— Нам, кажется, больше не о чем говорить! — решительно сказал Загоскин. — Я попросту попрошу вас оставить меня.

Гость опешил. Он медленно поднялся с места и спрятал бумагу. Очки он даже позабыл снять. У порога он немного помедлил, как бы собираясь с мыслями, но, махнув рукой, сильно толкнул дверь.

— Еще ответите за крамолу! — проревел капитан-исправник уже в коридоре. Он ушел, считая концом длинной сабли ступени лестницы.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Загоскин шагал большим туманным проспектом столицы, разглядывая вывески на высоких и сумрачных домах. Он с трудом разыскал подъезд, где тускло светилась медная дощечка с глубоко вырезанной на ней надписью, обозначавшей название журнала. Загоскин дернул ручку звонка. Двери открыл старик в рабочей блузе. Руки его были покрыты свинцовой пылью. «К редактору?» — коротко спросил наборщик и провел гостя в тесную и темноватую комнату, где стояли наборные кассы и печатные машины.

Несколько рабочих проворно брали свинцовые буквы из касс, вставляли их в верстатки и размеренно выкладывали готовый набор на блещущие вытертым железом столы.

В глубине комнаты у широкого окна сидел невысокий человек в куртке из фланели. Наборщик безмолвно показал на него Загоскину.

— Чем могу служить? — спросил редактор, подняв глаза на гостя.

Загоскин уже успел разглядеть человека во фланелевой куртке. У него был большой бледный лоб, впалые виски и утомленные работой глаза. Яркие пятна цвели на худых щеках, они были красны, как фуляр, которым было закутано горло человека.

— Я принес рукопись, — с какой-то робостью сказал Загоскин и переложил из левой руки в правую тяжелую бумажную трубку.