|
Как правило, говорит он: ему не нравится, когда я проявляю любопытство. Однажды вечером я спросила его, почему он никогда не был женат, на что он ответил: не стоит знать всего о людях, запомни это. Иначе пропадет интерес. Я совершенно не знаю, ходит ли к нему до сих пор Рут, стала ли она хористкой и вообще знаком ли херре Крог с Хольгером Бьерре. Рут этому уже не верит. Встретившись мне во дворе или на улице, она всегда говорит: Крог — тот еще врун и старая свинья. Он к тебе пока не приставал? Нет, отвечаю я и думаю, что речь идет о совершенно другом херре Кроге, а не о том, с которым я знакома. Да, я больше не решаюсь приходить туда одна, добавляет Рут. В другой раз она сетует, что он жадный, потому что никогда и ничего мне не подарил. Но с чего вдруг он должен был это сделать? — спрашиваю я. В ответ получаю нетерпеливый взгляд. Да потому, выпаливает она, что он старый, а ты молодая. Он без ума от молодых девушек, и за это нужно платить, как же еще? Однажды вечером, когда херре Крог зажигает свечи в высоком серебряном канделябре на столе между нами, я набираюсь смелости и произношу: херре Крог, еще в детстве я писала стихи. Он улыбается. И, отвечает он, желаешь их мне показать? Я краснею, потому что он догадался, чего я от него хочу, и спрашиваю, откуда он это знает. Ах, произносит он, а как же иначе. Все люди для чего-то используют друг друга, и я всё время знал, что и ты от меня чего-то хочешь. Я делаю было движение в знак несогласия, но он меня останавливает: в этом нет ничего дурного, это совершенно естественно. Мне тоже от тебя кое-что нужно. Что? — спрашиваю я. Ничего особенного, говорит он, вынимая изо рта длинную тонкую курительную трубку. Я коллекционирую оригиналов — людей, которые отличаются от остальных, особенные случаи. И очень хочу посмотреть на твои стихи. Постучи мне по спине. Последнее он произносит задыхаясь, и его лицо синеет. На каждый хлопок он отвечает кашлем и сгибается так, что руки свисают до полу. Какой же болезнью он страдает? Я не осмеливаюсь спросить, смертельна ли она, но когда на следующий вечер отправляюсь к нему с альбомом стихов, то почти уверена, что его уже нет в живых. Но он жив, и вот мы уже сидим за кофейным столиком и я протягиваю ему альбом в страхе разочаровать его, привыкшего к высокой поэзии. Он откладывает в сторону трубку и листает альбом, пока я с волнением вглядываюсь в его лицо. Что ж, говорит он и кивает, детские стишки! Он зачитывает вслух:
В стихотворении четыре или пять строф — их он бормочет про себя. Затем любезно и сосредоточенно смотрит на меня и спрашивает: интересно, о ком же ты думала, когда писала эти стихи? Ни о ком, отвечаю я, или, может быть, о Рут. Он искренне смеется. Жизнь так забавна, говорит он, но осознаешь это, только когда вот-вот ее потеряешь. Но, херре Крог, — я прихожу в ужас. Ведь вы совсем не старый, не старше моего отца. Ах нет, говорит он, тем не менее я уже очень долго живу. Он захлопывает альбом и кладет его на стол. Эти стихи, произносит он, ни на что не годятся, но, похоже, однажды ты станешь поэтом. От этих слов меня накрывает волной счастья. Я рассказываю о редакторе Брохманне и его предложении вернуться через пару лет, на что херре Крог замечает, что был хорошо с ним знаком. И добавляет: когда я однажды напишу что-нибудь достойное — что-нибудь, прочтение чего доставит удовольствие другим людям, мне следует показать эти вещи ему, и он позаботится, чтобы их напечатали. Мерцают огни в канделябре, темное синее небо усыпано звездами. Мне безумно нравится херре Крог, но я не осмеливаюсь ему об этом поведать. Мы долго молчим. От полок исходит приятный запах кожаных переплетов, бумаги и пыли, и херре Крог смотрит на меня опечаленным взглядом, будто то, что он хочет мне сказать, никогда не будет сказано, — так, как и мой отец всегда смотрел на меня. Он поднимается. Ну что, говорит он, тебе лучше уйти. Мне нужно кое-что сделать, прежде чем лечь спать. В коридоре он берет меня за подбородок и спрашивает: поцелуешь старика в щеку? Я целую осторожно, словно мой поцелуй может стать причиной его страшной смерти. |
