- Теперь, должно, что Федота бьют! - закончил он с тяжким вздохом.

И больше для оправданья, чем зло, вскричал:

- Ну, чисто, как тати! Хотя и бабы с ними да чада, но просто не чаю того, что там Федот останется жив: зарежут!..

Боярин презрительно вскинул густые тёмные брови.

- Зачем же Федот средь бежан остался один? - спросил он насмешливо и сердито. - Чай, люди-то в княжьей есть?

- Надёжных немного: всё новые, приселенцы. Опрошлым летом пришли…

- Ништо! Был бы Федот в уме, собрал бы их скопом - да на бежан! Голодных, я чаю, в разум ввести нетрудно…

Боярин сердито сошёл с крыльца. Махнув рукой стремянному, чтобы тот подавал коня, всё так же строго добавил:

- Мне тоже тут, на Москве-реке, бежане больно нужны: чай, некем ни землю драть, ни зверя добыть, ни стадо вскормить! Тут чернь мне нужна без счёта! А ты от черни бежишь… Федоту её оставил. Тот князю её передаст. А я тем часом опять останусь без всякой корысти! Ох, стар ты, Якун, а вижу, что - недоумок. Пока я в Суздале жил, ума в тебе не прибыло!

Боярин с трудом залез на коня и выехал за ворота.

Якун и Сыч без шапок заторопились за ним.

У выезда в поле боярин вдруг обернулся: ему показалось, что ниже к берегу - шум… Он придержал коня и раздражённо спросил Якуна:

- Чего со мной только ты да холоп? Сам болтал, что бежан там больно уж много…

Якун закрутился перед конём.

- Помилуй меня, господин мой добрый. Иных нынче нет в усадьбе…

- А где?

- Да так…

Якун уклончиво пояснил:

- В поход их послал недавно. Какие-то воры, сказывают, за Длинным Коленом реки вечор появились.

- У-у, довбня! - буркнул боярин, сердито стегнул коня сыромятной плетью, и конь рванулся вперёд, к посёлку.

Якун побежал у стремени, непрестанно кланяясь и бормоча:

- Послал я нашу дружину на то Колено… Велел ватажку там изловить, дабы тихо у нас тут было…

- Гляди! - недовольно сказал боярин. - Коль сам тут зря набедуешь и князь узнает - я отступлюсь: беда и тебя не минет!

Он снова хлестнул коня, и Якун отстал.

Оплывший жиром, грузный, одетый тепло, Якун едва успевал бежать за конём. Глаза его пучились, как у рыбы, попавшей на берег, в носу свистело. Из-под нестриженых, грязных волос на шею и на багровые щёки всё гуще катился пот. Но он продолжал бежать, боясь боярского гнева, и Сыч со злорадством видел, как жирный Якун всё чаще хватает раскрытым ртом сухой зимний воздух, как лицо его багровеет, а от подбитого мехом кафтана всё гуще исходит пар…

«За поле выбежим, - спокойно подумал Сыч, - Якун повалится наземь мёртвый. Не мне ли тогда судьба богатством боярским править? А ну-ка, опережу да боярину покажусь…»

Он обогнал Якуна, легко сравнялся с конём и побежал на виду господина у стремени, как собака.

Левее Неглинки, в лесу, боярин вдруг задержался. Конь зло запрядал ушами и захрапел.

- Замкнись! - сердито крикнул боярин Якуну, дышавшему с тяжкой силой.

Якун посинел, придержав дыхание.

«Как видно, кончаюсь!» - решил он в страхе и, не сдержавшись, выдохнул воздух так, что конь заплясал на месте и покосился на управителя чёрным, свирепым глазом.

От резкого звона крови, от дрожи в ногах и в утробе, от страха Якун ничего не слышал. Но остальные услышали ясно: странный, широкий шум катился к ним от реки и посёлка.

Спокойное ухо уловило бы звон металла, конское ржанье, топот, людскую речь. Но боярин с холопами ждали иного. Поэтому им показалось, что это - шум пожара и драки.

- Видать, там Федота жгут! - с трудом прохрипел Якун. - Ох, тати…

Лицо боярина жарко побагровело: Кучка был строг и смел.