Мае было очень совестно и неловко. Она хотела провести детей Волгиных, подшутить над ними и вдоволь посмеяться, а судьба распорядилась иначе, и они сами теперь смеялись над нею, Маей. Поэтому она почувствовала невольную признательность к Юрию Денисовичу, остановившему смех шалунов.

— Вот что, барышня, — продолжал тот, видя смущение Май, — мы проводим вас до дому к вашему дедушке, с которым мне, кстати, давно хотелось познакомиться и попросить отпускать вас на хутор почаще. Вам будет куда веселее играть в обществе детей, нежели одной…

— Или с Митькой, — неожиданно сорвалось с губ Май.

И она тут же со смехом рассказала, что она заставляла Митьку прибегать рассказывать ей все, что происходит на хуторе.

— Так вот откуда ты узнала все про нас и могла так подробно рассказать об этом в лесу! — догадался Бобка и невольно рассмеялся над тем, как провела его в лесу Мая.

Дети Волгины быстро подружились с внучкой лесничего. Живая, веселая и умненькая Мая пришлась им по душе. И Мая в свою очередь перестала негодовать на трех бойких шалунов-мальчуганов, поселившихся на «ее хуторке». Теперь, получив приглашение приходить на этот хуторок, она могла снова и ласкать Буренку, и кормить голубей, и бегать по саду, и рвать цветы — и не одна уже, а в обществе трех новых товарищей. И она чистосердечно рассказала детям по дороге к лесному домику, как она невзлюбила их сначала; и потом со смехом поведала им, как ей пришла веселая мысль потешиться над ними; как она тайком пробралась в старый дом и поставила стул за портрет китайца, чтобы еще раз вдоволь посмеяться над Бобкой.

— И вот я стала «фея с разбитым носом», — со смехом заключила она свою исповедь и побежала вперед — предупредить дедушку о неожиданных гостях.

Дмитрий Иванович был очень доволен приходом Волгиных. Он угощал их свежей, душистой лесной земляникой со сливками и рассказывал им о хуторских делах и о лесах, и о старом князе и его сыне, уехавшем уже давно учиться за границу.

Только перед самым обедом вернулись дети домой с целым ворохом новостей для бедной слепой Лидочки.

— Юрка! Юрик! Где ты? — послышался как-то в полдень звонкий голос Бобки за фруктовым садом, доходившим до самой речки. На берегу речки сидели Сережа, Юрик и Митька. Митька копошился в земле, отыскивая червей, Сережа и Юрик удили рыбу. Солнце палило и жгло немилосердно, и все три мальчугана, покрытые густым налетом загара, казалась теперь похожими на арапчат. Бобка неожиданно вынырнул из-за группы деревьев и подошел к мальчикам. Он казался взволнованным и встревоженным.

— Что такое? — сердито спросил Юрик, недовольный тем, что ему помешали удить.

— Ах, Юрик! — начал прерывающимся от волнения голосом Бобка. — У нас целое происшествие. Знаешь, завтра будут гости, и папа послал за цыплятами в деревню, но Матрена не нашла нигде цыплят, и папа приказал Аксинье зарезать своих к обеду. А ты ведь знаешь, как Лидочка их любит!

— Как, и Чернушку велел зарезать? — испуганно вскричал Сережа.

— Нет, Чернушка — Лидочкина любимица, и папа не велел трогать Чернушку, но он не знает, что не только Чернушка дорога Лидочке, а и все цыплята. Ведь она сама кормит их по утрам и вечерам; они знают ее голос, вскакивают к ней на колени, берут у нее корм прямо из рук.

— Так почему же ты не скажешь все это папе? Тогда бы он не отдал приказания зарезать Лидиных любимцев.

— Да ведь я узнал это уже после папиного отъезда, — оправдывался Бобка.