— Скорее бы наши вернулись! — говорил он няне, поминутно вздыхая и ворочаясь в постели с боку на бок.

— Да рано еще, Юрушка, — отвечала та, — поди, еще и восьми часов нет.

— Даже и восьми нет! А иллюминация и фейерверк начнутся только в десять! — произнес печальным голосом мальчик.

— Кто ж виноват, что не пришлось и тебе повеселиться в гостях! Шалил бы поменьше, так и не болел бы зря-то! — заворчала на мальчика Ирина Степановна, которую после всех ее хлопот и забот по хозяйству так и тянуло уснуть где-нибудь хорошенько в уютном и теплом уголку.

— Ступай спать, нянечка, — предложил Юрик старушке.

— Ну, а ты один, што ли, останешься? — спросила та своим добродушным, ворчливым тоном.

— И я тоже усну. Наши не скоро еще вернутся, и я успею отлично выспаться до их приезда. Право, нянечка, ступай и ты.

— И ладно, — согласилась Ирина Степановна, — будь по-твоему, пойду и сосну маленечко. А что понадобится ежели, то ты мне постучи в стенку, слышишь? — и, перекрестив Юрика, старушка, охая и кряхтя, поплелась в свою комнату, находившуюся по соседству с детской.

Юрик поворочался с боку на бок в постели и вскоре уснул. Странные сны в этот вечер снились мальчику. То ему грезилось, что Фридрих Адольфович, одетый в нянин чепец и пеструю шаль, едет верхом на Буренке, а за ним, пятясь задом, ползет черный рак, тот самый, которого они засадили в табакерку; за раком ковыляет попка и кричит ему, Юрику, что-то сердитым голосом, мотая своей хохлатой головкой. Мальчику стало даже жарко во сне… Дыхание спирало в его груди, сердце стучало… Наконец Юрик сделал усилие и проснулся. Проснулся и обмер от неожиданности. В комнате было светло, как днем, и нестерпимо пахло дымом и гарью.

Юрик вскочил с постели и, как был, босой, в одной ночной рубашонке, подбежал к окну. Глухой крик ужаса сорвался с губ Юрика, и он едва удержался на ногах от испуга. Находящийся неподалеку от господского дома домик птичницы Аксиньи пылал, как свеча, со всех сторон охваченный пламенем.

— Пожар! — вихрем пронеслось в голове испуганного насмерть мальчика, и он заметался по комнате, хватая по пути одежду и набрасывая ее на себя.

— Барчонок! Егор Егорыч! Егорушка! — послышался за окном чей-то дрожащий и испуганный голос, голос Митьки, стоявшего под окном и ярко освещенного пламенем. — Горим мы… сейчас проснулся это я, кругом-то дым… ого…. страсти! Как есть горим! Ой, ой, беда, беда-то!

— Митька! Ты это? — высовываясь в окно, спросил Юрик.

— Я! Я! Беда-то. Ахти, беда! Горим! Тетка со свечой на чердак пошла. Свечу оборонила в солому. Шасть и загорелось! Ой-ой-ой! сгорим, сгорим дотла, как ни на есть, право!

И Митька заревел в голос, вытирая слезы грязными кулачками.

— Надо позвать Савельича. Разбуди его или кучера! — приказал дрожащим голосом Юрик.

— Нет их! Кучер господ повез к лесничему и там остался, а приказчик только ночью из города вернется. На хуторе только мы, да бабы, да сторож. Я хотел за помощью в деревню скакать, да боюся, мне не поверят мужики-то! Што я им-то! Вот коли ты за ними съездишь, так они в одну минуту набегут и огонь затушат. Да болен ты, не сможешь!

— Не смогу хутор отстоять от огня, не смогу? — горячо возразил Юрка.