– Родителей, – ответил он замедленно. – Думаю, я не один такой.

– Не один, – согласился Герт. – Кто-то теряется в войнах, кто-то от болезней, кто-то не возвращается из странствий, кто-то вовсе уходит из семьи… У тебя какой вариант?

Он осушил чашу до дна и тут же налил снова, Ютланд сделал пару глотков из своей, сдвинул плечами.

– Думаю, отец мой жив. Но где он, не знаю.

– А он о тебе знает?.. А то, бывает, где-то в странствиях, а жена рожает одного за другим.

– Знает, – сообщил Ютланд. – Но не объявляется.

– Ты его чем-то обидел? – спросил Герт. – Для тебя это в диковинку, но родители тоже обижаются на детей, хотя тем кажется, что родители все должны терпеть и все прощать. Бывает, не прощают.

Ютланд подумал, вино чуточку туманит мозг, ответил со вздохом:

– Думаю, не тот случай.

– А какой?

– Не знаю. Какая-то тайна… Но чтобы разгадать, нужно за что-то ухватиться. Хоть за ниточку. Но ее нет.

– Есть, – заверил Герт. – Просто ты ее не видишь. Подумай, поройся в себе.

– Я хочу узнать о всаднике на черном коне, – сказал Ютланд, – что скачет по ночам на огромном черном коне в сопровождении хорта с багровыми глазами! Ты что-то можешь сказать о нем, многостранствующий?

Герт покачал головой.

– Слышал, но мало. А сказать тебе может разве что Моргун, он живет не так уж далеко отсюда, но вон там в горах, и добраться до него непросто. Люди ему за сотни лет жизни надоели, понимаешь ли…

Ютланд буркнул:

– Понимаю. Я их вижу всего восемнадцать лет, но уже надоели.

Алаца и хорта пришлось оставить у подножья горы, слишком крутые стены, острые камни и мелкие выступы, за которые едва удается уцепиться.

Правда, когда перебрался на ту сторону гребня, увидел среди высоких остроконечных скал немало деревьев с пышно раскинутыми кронами, а когда спустился, некоторое время шел через заросли зеленых кустарников, некоторые еще в цвету, мельтешат цветными крылышками мотыльки, жужжат пчелы, но дальше снова стены неопрятных древних гор, все растрескались и зияют глубокими щелями.

Он уловил из одной неприятный запах, остановился, осматриваясь и вслушиваясь, но везде тихо, вошел в темный проход медленными осторожными шагами.

Гора внутри изъедена, как дупло старого дерева, глубокими кавернами, что переходят одна в другую, со свода смотрят каменные сосульки, а с пола навстречу вздымаются такие же, и все это настолько похоже на пасть с оскаленными зубами, что только зябко повел плечами и крепче сжал древко топора.

Издали донесся тяжелый надсадный скрип, словно по каменному полу кто-то сдвинул валун размером со скалу. Выждав с минуту, он начал продвигаться дальше, но скрип повторился, на этот раз уже ближе и громче.

Он остановился, чуть пригнувшись и готовый к бою. Снова ничего, только в тишине стало как-то не по себе, потому начал медленно продвигаться вперед, и сразу запах давно немытого тела стал отчетливее, еще отчетливее…

– Эй, – сказал он громко, – ты стоишь за вот тем выступом, это далеко, но вонь от твоей шкуры отравила даже траву вокруг горы. Выходи!

Не дождавшись ответа, он поднял увесистый камень размером с голову быка, примерился, метнул выше и чуть левее. Валун ударился в стену, отскочил, исчез за выступом скалы, а оттуда донесся болезненный стон.

Через мгновение из-за скалы вышел див выше Ютланда вдвое и втрое толще, весь в шкурах убитых зверей, голова как пивной котел артан, а в обеих лапах по исполинской каменной дубине.

– Мальчишка, – проревел он с изумлением, – ты метко бросаешь камни!.