— А вот, первая: Sprechen Sie Deutsch — jа Иван Андреич…, А вот и второе: Morgen frЭh — нос утри, — под оглушительный взрыв хохота всего класса торжествуя проговорила Южаночка.

— О! О! — произнес с неподражаемой печалью и разочарованием в голосе господин Шталь, — вы не знайт по-немецку, маленьков барышне. Совзем не знайт, совзем не знайт! — закачал он грустно своей белой, точно снегом покрытой, головой.

— Палтова! Как можешь ты говорить такие глупости господину учителю! — послышался строгий голос классной дамы. — А вы прочие, не сметь смеяться! Молчать! Сейчас же замолчать у меня! — горячилась она.

Девочки смолкли, как по команде. Только кое-где еще вырывался задавленный смешок или кто-нибудь сдержанно фыркал, закрыв лицо пелеринкой.

— Как глупа эта Палтова! — прошептала Лина Фальк своей соседке, всегда несколько грустной, белокурой Зое Цаплиной. На что, кроткая Цапля отвечала таким же тихим шепотом:

— О нет… Она премилая. Только чуточку смешная… Но у нее доброе сердце и мне она нравится.

— Ну, и поздравляю тебя! — резко оборвала ее Лина и повернувшись круто спиной к соседке, впилась в стоявшую все еще перед кафедрой Ину, злыми глазами.

А эта последняя, все еще смотрела на учителя, склонив набок свою хорошенькую головку…

Ей было бесконечно жаль этого милого, доброго старика, так живо напомнившего девочке ее любимца-дедушку и ей захотелось во что бы то ни стало сейчас же успокоить его и утешить. Не откладывая своего доброго побуждения в долгий ящик, Южаночка сделала несколько шагов вперед, приблизилась к кафедре и, прежде чем кто-либо успел остановить ее, положила на плечо учителя свою крошечную ручонку и похлопывая ею по плечу старика, проговорила, так ласково, как только могла и умела говорить ласково она, Южаночка.

— Пожалуйста! О, пожалуйста, не огорчайтесь, господин немец, голубчик! Милый господин немец, не огорчайтесь… Я знаю только две фразы пока, это правда, но через неделю я буду их знать двадцать и тридцать даже, даю вам честное слово милый, дорогой господин немец! Честное слово! Да!

Что-то невообразимое произошло в тот же миг в классе. Взрыв громкого, веселого, неудержимого хохота наполнил комнату.

Смеялись до упаду, смеялись так, как никогда не смеялись еще, должно быть, в этих суровых и хмурых институтских стенах.

Напрасно Анна Васильевна и хорошенькая Дуся перебегали от одной парты к другой, призывая к порядку, смех вспыхивал то здесь, то там, и серебристой волной переливался по классу.

Старик Шталь, то высоко вскидывал брови и, грозя пальцем, с деланной строгостью торжественно провозглашал: «Aber sein Sie still, Kinder!». То сидел растерянный, смущенный, не будучи в силах унять этот поток веселья, безудержно охвативший всех девочек.

Наконец, классной даме и ее помощнице удалось кое-как привести класс в порядок. Смех прекратился. Госпожа Вощинина подошла к Южаночке и проговорила сдержанно и серьезно:

— Так нельзя обращаться к учителям, Палтова. Ты должна быть, как можно, почтительнее к своему начальству. Учителя, ведь это то же начальство. Понимаешь?

— Так точно, понимаю, ваше благородие… То есть, Анна Васильевна… — мгновенно поправившись отрапортовала Ина, опуская руки по швам.

Госпожа Вощинина пытливым взглядом посмотрела на новенькую.

«Что это, упрямство? Шалость или наивность?» — мелькнуло живой мыслью в ее уме.

Но личико Ины было так серьезно в эту минуту и изъявляло такую готовность угодить своей новой воспитательнице, что Анна Васильевна успокоилась сразу и, помолчав с минуту, прибавила:

— И еще советую тебе отвыкнуть, как можно скорее от тех замашек, которые ты приобрела дома… Нельзя благовоспитанной барышне говорить «так точно», «рады стараться» и тому подобные слова, годные лишь для солдата.