Тетушка Эм была так уверена, что он невиновен. Она — чудесная женщина, но ее обманули. Обманули так же, как Летти, когда заставили поверить в благородного борца за справедливость. Все это только легенды, милые старые сказки о рыцарях и чести, о великих подвигах, совершенных при невероятных обстоятельствах. Если это когда-то и было, то не теперь. Люди совершают подвиги, только если вынуждены это делать, чтобы спасти себя, или если они рассчитывают чего-то добиться, например милости женщины.

«Все, что я делал, все, что пытаюсь делать, — лишь для того, чтобы меньше людей пострадало…»

Слова. Пустые слова.

Рэнни сжимал ее руку. Это было ей предупреждением, знаком вернуться от мыслей к действительности. Тетушка Эм стояла. Полковник как будто собирался уходить. Он держал шляпу в руке. Летти постаралась хотя бы внешне изобразить спокойствие и позволила Рэнни помочь ей подняться. Взяв его под руку, она подошла к лестнице, когда командующий федеральными войсками уже спускался.

Внизу он обернулся.

— Ах да, я забыл сказать. Похороны состоятся сегодня во второй половине дня. Когда и где, я не знаю. Думаю, примерно через час будет известно, а может, и сейчас уже решено. Уверен, вы захотите приехать.

Извещения о похоронах были на столбах и деревьях повсюду в Накитоше и кое-где за городом вдоль уходящих из него в обе стороны дорог. Это были листки в черной рамке с напечатанными на них соответствующими соболезнованиями на фоне плакучей ивы. Время и место прощания были вписаны от руки. Когда несколько позже экипаж из Сплендоры проезжал мимо них, листки уже свернулись от жары. Панихида по Джонни должна была состояться в маленькой церкви к югу от города.

Тетушка Эм, как требовал обычай, отвезла провизию в дом миссис Риден. Она поехала, как только все было готово, задолго до обеда. Довольно скоро она вернулась. Лицо было бледным, глаза — красные от слез. Мать Джонни, сказала она, слегла и никого не хочет видеть.

Белая дощатая церковь стояла у извилистой проселочной дороги. Узенькая, с покатой крышей, она походила на тысячи таких же церквей от Нью-Гэмпшира до Техаса, хотя кровельная дранка была из кипариса, который мог появиться только из луизианских болот. Приход был методистский. Священник — высокий худой мужчина с руками слишком длинными для его рукавов и выступающим кадыком. Он поприветствовал одного из певцов квартета, исполнявшего уэслианский гимн, и занял место за простенькой кафедрой, у которой стоял покрытый цветами гроб.

Прихожане обмахивались, терпеливо снося духоту. С этим они ничего не могли поделать из-за жаркого да и большого количества собравшихся в церквушке. Воздух был плотно насыщен запахами перегретых человеческих тел, выходных нарядов, извлеченных из глубины шкафов, церковных книг, покрывавшего стены лака. Все эти запахи подавляли тяжелые ароматы увядающих цветов жасмина и жимолости, собранных вокруг гроба, чтобы заглушить еле уловимый запах, который невозможно было спутать ни с каким другим, — запах смерти.

Священник, вытиравший лицо платком и иногда подносящий его к носу, был краток в своем надгробном слове. Он закончил речь, глотнул воздух и подал знак тем, кто должен был нести гроб. Они подняли гроб на плечи и вынесли его на церковный двор. Могила была вырыта в ряду других могил, на каждой лежал могильный камень цвета ржавчины, изготовленный из железняка. Гроб поставили рядом с могилой.

Мать Джонни стонала и едва могла идти. Ее приходилось поддерживать. За матерью к гробу подошли другие родственники. Матери принесли стул, и она рухнула на него. Вокруг собрались люди. Они шаркали ногами и покашливали. Время от времени какая-нибудь женщина всхлипывала и поднимала голову, чтобы не зарыдать. Рядом с Летти, не стесняясь, плакала и размазывала слезы тетушка Эм. Чуть подальше стоял Мартин Идеи с зажатой под рукой шляпой, взгляд устремлен вперед.