|
Опять, думаю, буду знаменитым, опять в подполье, если не глубже. А твой проклятый солнечный город у моря и в мирное время отрезают ото всех киевским телевидением. Ни одной новой московской газеты, ни одной передачи, а тут вообще, всюду радио и из каждой подворотни: «…запретить, не ходить, не…ать, не…ить». Так что сижу – жду звонка. Звонит наша знаменитая певица, ты уже её не знаешь, отец. Перелезла она через забор своего санатория, и пошли мы с ней на пляж «Отрада». Жара. Народу полно. «Эй, – кричит она, – вставайте. Вы что, не знаете, что чрезвычайное положение?» Все сказали: «Не знаем». А кто-то сказал: «Знаем». А кто-то сказал: «Нам вообще на это дело…» А кто-то даже головы не поднял. – Вы что, с ума сошли? – закричала она. – Это я, Пугачёва! Вставай, народ! Тут их всех как ветром собрало. – Ты смотри, – закричали они, – Алла Борисовна! Сфотографировать можно? – Давай, – закричала она, – только с этим, со Жванецким давай. – Давайте, – закричали тридцать фотографов. – А автографы можно? – Нет, – сказала хитрая певица, – это плохая примета. Никто не понял, но все согласились. – Чрезвычайное положение, всё запрещено, – вскричала она, – поэтому мы все сейчас пойдём на другой пляж. Сколько нас здесь? – Человек пятьсот. – Мало. Ещё давай. Митинги запрещены, но у нас не митинг, а демонстрация. Что будем делать, если нас арестуют? – Перебьём всех, – радостно ответила толпа. – Тогда пошли на другой пляж. Там ещё людей соберём. Все пятьсот с фотографами и детьми пошли на соседний пляж, там присоединилось ещё пятьсот. – А теперь все в воду, – закричала певица, – как на крещении. – Сейчас я разденусь, – крикнул один. – Не раздеваться! Кто в чём. Чрезвычайное положение. И все вошли в воду. Пятьсот и еще пятьсот и запели: «Вихри враждебные веют над нами», и запевалой была она, и они были хором. А я на берегу проводил летучий митинг-беседу с теми, кого интересовало, что такое ЧП, ДП, КГБ, КПУ. – А теперь, – сказала Алла опять гениально, – вы все останетесь здесь, а мы пойдём. И мы пошли. А из всех щелей Одессы дикторы Всесоюзного радио шипели: «…запретить, сократить, наказать, посадить». Настроение у нас стало прекрасным. Мы были наконец вместе со своей публикой, и мы не знали, мы не знали, мы, к стыду своему, не знали, что в Москве народ вышел против танков. Представляешь, отец, когда ты жил, люди боялись анекдотов, когда я жил, люди боялись книг, теперь, когда живут они, они не боятся танков. Вот что значит людям есть что терять. Тавтология наш бич. В общем, когда в Одессе так всё плавно шло в пропасть, в Москве начались загадки. Те восемь побежали, не потерпев как следует поражения. Они поехали к тому, кого свергли, жаловаться на провал. |
