А дабы запастись кормом для собак, а равно и для заготовления рыбы и прочих съестных припасов для екипажа судна и для людей, назначенных в сию береговую Експедицию, требуется, чтобы судно, которое Вы для сего предмета купите или на фрахт возьмете, пришло как можно скорее в Зунд Коцебу…»

Тут Матвей Иванович, лицо которого давно светилось удовольствием и восхищением, не выдержал и всплеснул руками:

— Каков старик! Каков старик, братцы!

И заходил по кабинету, размахивая письмом, ероша волосы, бормоча: «Подумайте только: ему же восьмой десяток. Что за светлая голова!»

Коцебу молчал. Он всей душой разделял восхищение Муравьева Румянцевым. Ему ли, Отто Коцебу, не ценить Николая Петровича! Но Коцебу знал и другое: многое в румянцевских планах подсказано Крузенштерном. Впрочем, не это занимало капитан-лейтенанта.

Слушая румянцевское послание, — он слушал с таким напряжением, что на скулах выступил пот, — Коцебу поочередно испытывал противоречивые чувства: радость, разочарование, смешанное с завистью, наконец, надежду.

Возобновить «покушения», начатые на «Рюрике»? Что ж, кроме радости, мог почувствовать Коцебу? Да, ну а дальше старик пишет, чтоб экспедицию поручили Хромченке с Этолиным. Разве ж не покажется обидным, что Николай Петрович не вспомнил о нем, о зачинателе поисков, об Отто Коцебу? Конечно, лейтенант Хромченко добрый мореходец. Но можно ли полагать, что ученик (а Василий у него на «Рюрике» в штурманских учениках ходил) уже превзошел учителя? Достоинства морехода Адольфа Этолина он тоже оспаривать не станет. А все же…

Разум, однако, подсказал ему обстоятельство, которое рассеяло обиду: начало похода (увязывая его с действиями английского отряда Джона Франклина в Канаде) Румянцев назначал на 1826 или 1827 годы. Стало быть, на Коцебу он рассчитывать не мог. Раньше лета двадцать шестого года «Предприятие» в России не ждали.

И сразу же отлегло от сердца. А потом простое соображение вселило в него надежду принять все же участие в новом «покушении». Во-первых, Василий Степанович Хромченко не сможет отправиться вовремя: он еще в плавании; кстати, плавает он в Тихом океане на родном «Рюрике», давно проданном компании. Во-вторых, Адольфу Карловичу Этолину тем паче не поспеть к сроку в Ново-Архангельск, ибо он совсем недавно ушел в Россию штурманом лазаревского «Крейсера». В-третьих, «Предприятие» может возвращаться в Кронштадт, ибо конвенция с американцами освобождает от необходимости прозябать в Ново-Архангельске. Смотришь, он и прискачет покамест железо горячо!

Все это промелькнуло в голове Коцебу гораздо скорее, нежели здесь описано. Между тем Матвей Иванович, все еще не успокаиваясь, теребил Чистякова:

— Все лето ходил, говоришь? Так, Петр Егорович?

— Кто?

— Да Крузенштерн, — досадливо объяснил Муравьев. — А директора что? Что Булдаков, Северин, Прокофьев?

— Они, Матвей Иваныч, будто соглашаются. Да и как не согласиться… — лейтенант лукаво сузил глаза, — с одной стороны — слава России, а с другой — две трети денег-то граф Николай Петрович ссужает, а господам компанейским лишь треть приходится!

Коцебу слушал в пол-уха. Он опять стоял у окна. Пейзаж, открывающийся из крепости, казался ему прекрасным.

НЕУДАЧНИК ИЛИ СЧАСТЛИВЕЦ?

А потом охватила тревога: сколько уж раз он был накануне свершения своих надежд, и сколько раз счастье ускользало от него! Ускользало, оставляя горечь в душе и морщины на щеках.

Он гнал эту тревогу. Но она примешивалась ко всему — к незначащим разговорам в кают-компании, к сновидениям, к одиноким думам в капитанской каюте.