Больница, оглушенно сообразил Стирлинг. Священник и кто-то еще вытащили меня из этой мясорубки и доставили в больницу. В глазах защипало, а в горле застрял комок. Он испытывал сильное желание высморкаться, но заставил себя лежать неподвижно, пытаясь привести в порядок органы чувств. Наконец прояснилось и зрение, и он разглядел белый потолок, такие же белые стены и хромированные боковины больничной койки. Он лежал в отделе травматологии, и все пространство между больничными койками было забито каталками с лежавшими на них ранеными — почти поголовно гражданскими.

В коридоре за раскрытыми дверями суетились врачи; сестры выказывали чудеса ловкости, проталкивая сквозь всю эту кутерьму в операционную каталки с тяжелоранеными. Стирлинг попытался прикинуть, давно ли он лежит здесь. Пережил ли кто-нибудь еще из роты этот взрыв? Известно ли его начальству, где он?

О том, насколько серьезно он ранен, ему не хотелось даже думать.

Время тянулось до бесконечности медленно, как бывает, когда тело слишком истерзано, чтобы шевелиться, но рассудок слишком возбужден, чтобы уснуть. Делать ему было совершенно нечего — только слушать шум продолжавшего царить в коридоре хаоса. Раненых прибывало с каждой минутой, из чего он мог представить себе масштаб охвативших западный Белфаст потрясений. Спустя еще неизвестно сколько времени в палате послышались шаги, привлекшие его внимание. Стирлинг повернул голову. К его койке направлялись три фигуры: одна в белом больничном халате, одна в рясе католического священника и третья — в изгвазданной форме. Стирлинг с удивлением узнал в ней полковника Огилви. Одного взгляда в его глаза хватило, чтобы Стирлинг понял новости, с которыми тот при шел. Никто из его роты не ушел с той улицы живым. Господи, сто двадцать отличных солдат разом… И кто знает, сколько невинных мирных жителей с ними…

— …капитану сильно повезло, что отец МакКри вытащил его из пекла, — говорил доктор.

— Очень жаль, но мы не смогли больше никого откопать, — ответил доктор, и даже в его предельно уставшем голосе слышался ужас. — Весь квартал, вся Дайвис-стрит разрушена и горит. Там остался весь отряд англичан, дюжина констеблей и целая толпа молодежи, почти все не старше шестнадцати лет.

Огилви устало кивнул.

— Я вам очень благодарен, святой отец, даже за хотя бы одного из моих парней. — В нагрудном кармане у Огилви захрипела рация. Он прислушался, потом вполголоса бросил несколько распоряжений. — Рад тебя видеть, Стирлинг. Врачи говорят, сынок, тебе чертовски повезло.

— Простите, сэр, — чуть слышно прохрипел Стирлинг и сам испугался того, каким слабым был его голос. — Какой-то ублюдок-оранжист направил на нас фургон, набитый взрывчаткой. А я не понял, не пытался его остановить, пока не было поздно, черт подери…

— Успокойся, сынок. — Огилви сжал его плечо мозолистой, перепачканной в саже рукой. — Ты не можешь винить себя за какого-то маньяка-самоубийцу. Они взорвали с полдюжины таких же бомб. Направили их в толпы католиков, оставив водителям считанные секунды, чтобы унести свою задницу. И остановить их невозможно. Ты уж поверь, мы пытались. Даже если бы ты застрелил водителя, бомба стояла на таймере, и обезвредить ее ты бы не успел.

По идее, эта новость должна была бы утешить Стирлинга, но перед глазами его все еще стоял Мёрдок, врезающийся спиной в машину, дома, обрушивающиеся на мостовую, хороня под грудой кирпича и черепицы тех, кто мог остаться в живых после самого взрыва. Может, и прав был Бэлфур: раздолбать весь этот чертов город до основания, и делу конец — в свете-то последних зверств протестантских террористов.