Иные пятна поднимаются по блестящим струям дождя, проплывают над островом и ракетой, кружат над медленно плывущими во тьму астронавтами. Много собралось здесь Амеб!
– Теперь, плывя, мы чувствовали‑знали, что о содержании нашей последней беседы с тем вскипевшим ВП известно им всем – и даром нам это не пройдет.
Нам стало не по себе. Но показать это, дрогнуть, повернуть вспять – тоже было ни к чему. Мы прибыли на планету с добром, явились какие есть, со своими взглядами на жизнь, искали не выгод для себя, а общения и взаимопонимания – чего же нам опасаться!
В двухстах метрах от берега мы начали медленно погружаться, ожидая, как водится, что какое‑то ВП неподалеку от нас осветится, вступит в Контакт…
Но не тут‑то было! Их много было окрест: серые тепловатости плавали вверху, внизу и по сторонам. Но все они расступались при нашем приближении, смыкались за нами – и безмолвствовали. Чем глубже мы погружались, тем более чувствовали какой‑то гнет… Какой диалог, какие споры – они нас в упор не видели! Точнее, воспринимали нас, надерзивших, – и презирали! В жизни не чувствовали ничего противнее и тяжелей этого концентрированного презрения: надменного, холодно испускаемого на нас со всех сторон. Мы плыли будто не в воде, а в море презрения… не дай бог еще пережить! – Дан впервые за передачу сорвался с ровного тона. – Я показался себе таким ничтожным, глупым… и вроде уже раскаивался, что осмелился перечить – и кому?!
– Со мной происходило похожее, – вступила Ксена, но только с моей, учитываемой Амебами спецификой. Они все вокруг обменивались быстрыми и невероятно сложными мыслями, касавшимися меня и интересными мне. Однако мои бессильные попытки их понять только забавляли Высших Простейших, усиливали их презрение. «Пустяковые организмы, примитивы, – заметило одно ВП слева. – Я бы взялся овеществить в тех же объемах куда более совершенные. Для этого надо…» И в глубине его сумеречного комка возникли упрощенные фигурки Дана и меня, преобразуемые в более совершенный вид. Соседние ВП молчаливо одобряли, только одно помыслило: «Да самку‑то незачем и совершенствовать – слить ее с нашей базой‑маткой, чего проще!» Другие и это одобрили. Но самое страшное было то, что… – Ксена замолкла на секунду, – что и я это одобрила. Сама вдруг захотела, чтобы меня слили с их базой‑маткой, полуживой пассивно‑чувственной жидкости! Неодолимо захотела, мечтала: нет для меня большей радостью, чем слиться с нею и служить Высшим… Конечно, и это было наведено.
– Мы находились в общем психополе, – заговорил Дан, – и я чувствовал, что с Ксеной неладно. Мне тоже досталось, но ей было вовсе худо…
– Мне было не худо, – с невеселой улыбкой возразила та, – мне было очень хорошо, когда на пятнадцатиметровой глубине я принялась расшивать стык гермошлема с костюмом, чтобы слиться. Мне было просто замечательно.
– Я увидел, закричал: «Что ты делаешь?!» – подплыл к ней, схватил за руки…
– А я сопротивлялась что было сил, кричала: «Пусти! Не хочу жить, не хочу с тобой, противно! Хочу с ними!..» – отбивалась и вырывалась…
– Это не ты сопротивлялась, это они заставили тебя раскрываться и отбиваться – для забавы, для удовлетворения мстительного чувства. Чтобы унизить нас. Я понял это, понял, что бороться надо с тобой, с ними. Как? Вспомнил: Амебам очень не по душе пришлись мои знания об огне. И я стал таким огнем! Мыслью и чувствами я был всем сразу: дюзами разгоняющегося звездолета, степным пожаром, тритиевой термоядерной плазмой, Альтаиром во всем его блеске, пылающим вулканом, вспышкой «сверхновой»!.. А сам тащил тебя к поверхности и к берегу. |