|
Впоследствии, вспоминая этот день. Новиков подивился тому, как просто и быстро привык он к событию, казавшемуся ему недавно несбыточным. Через два часа после получения приказа он вёл уже деловые переговоры в Бронетанковом управлении, созванивался с одним из заместителей генерала Хрулева, уславливался о встрече с начальником танкового училища, и голова его была полна множеством деловых мыслей и соображений, а в блокноте появились десятки записей, пометок, вопросов телефонных номеров, телеграфных адресов, цифр. И десятки вопросов, ещё вчера бывшие для него вопросами теоретическими, общими, вдруг превратились в жгучую, важную, определяющую покой, жизнь и честь действительность, ту, что требовала всех без остатка сил разума и души. Вопросы комплектования личного состава в батальонах, полках, бригадах, темпы поступления боевой техники, радиооборудования, средств связи, нормы горючего и финансирования, поступление обмундирования, продовольствия, методические указания, учебные планы, обеспеченность жильём, да и ещё десятки и сотни других – крупных и малых, сложных, простых, первостепенных и второстепенных – вопросов... Теперь и он редко ночевал в квартире Иванова. Накануне отъезда из Москвы он до позднего вечера разговаривал в кабинете генерала, возглавлявшего технический отдел, с военными инженерами, знатоками танкового топлива и смазочных масел. К двенадцати ночи его должен был принять начальник Бронетанкового управления. Во время разговора с инженерами о зольности солярки Новиков попросил у генерала разрешения позвонить по телефону и набрал номер телефона Иванова. Тот оказался дома и спросил: – Что, брат, паришься? Новиков сказал Иванову, что приедет с ним проститься на рассвете, и спросил, заранее предполагая отрицательный ответ? – Писем или телеграмм для меня нет? – Постой, – сказал Иванов, – есть открытка. – А кто подписал, посмотри... Иванов помедлил, видимо, разбирая незнакомый почерк, и сказал: – Не то Штурм, не то Штром, вот так. – Прочти мне открытку, пожалуйста, – быстро сказал Новиков. – «Дорогой товарищ Новиков, вчера вернулся с Урала, куда был срочно вызван, – начал читать Иванов, покашлял и сказал» – Доложу тебе, почерк жуткий – Пишу вам печальные вести, из письма Александры Владимировны мы узнали, что в первый день бомбёжки погибла Мария Николаевна...» – Иванов запнулся, видимо не сразу разобрав еле дующие слова открытки, а Новикову показалось, что он колеблется, прежде чем прочесть о гибели Евгении Николаевны... Сдержанность изменила Новикову в эти минуты. Он забыл о том, что говорит из служебного кабинета генерала танкиста, что четыре малознакомых человека, продолжая деловую беседу, невольно прислушиваются к телефонному разговору... Резким, внезапно дрогнувшим голосом он вскрикнул: – Да читай же ты, ради бога! Сидевшие в комнате внезапно примолкли, посмотрели на него. – «Евгения Николаевна с матерью доехала до Куйбышева, задержится там, от неё вчера получена телеграмма», – прочёл Иванов, и примолкшие собеседники снова заговорили о своих делах – так ясно преобразилось лицо Новикова. Да и сам он заметил: в тот миг, когда он услышал о том, что Евгения Николаевна выехала в Куйбышев, стиснувший сердце обруч лопнул, и, казалось, без всякой связи мелькнула мысль: «Надо не забыть до отъезда поговорить о назначении Даренского». Далее Штрум писал, что о судьбе Веры и Степана Фёдоровича ничего не известно, а Новиков, слушая медленное чтение, думал – «На корпусной штаб Даренского уж очень хлопотно определить, не поставить ли его на бригаду для начала – и тотчас же усмехнулся и вновь подумал: «О брат, проснулась в тебе административная душа...» Он поблагодарил Иванова, шутливо сказавшего ему под конец: «Передача телефонограммы окончена, передал полковник Иванов». |
