|
Когда красноармейцы дружно выкатывали орудия на гребень волжского откоса, а летенанг Шапошников указывал старшине, где устанавливать их, подъехал на «виллисе» подполковник из штаба дивизии. Он быстрыми шагами подошёл к Шапошникову и спросил: – Кто приказал так дапеко выдвигать орудия? – Я приказал, – ответил: Шапошников. – Вы что же, хотите к немцам в лапы попасть, прикрытия у вас нет. – Нет, товарищ подполковник, я хочу, чтобы немцы в мои лапы попали, ответил: Толя. И он коротко, в нескольких словах, показал, как удобно расположатся орудия на виноградном холме, прикрытые небольшой рощицей, защищённые с востока Волгой, с юга крутым обрывом, идущим к Волге, держа под огнем ту часть степи, по которой могут пойти немецкие танки. – Вон за теми садами немцы сосредоточены, я господствую над ними, товарищ подполковник, прямой наводкой могу вести беглый огонь. Подполковник, прищурившись, посмотрел на выбранные Шапошниковым огневые позиции, потом на овраг, тянущийся к Волге, потом на степь, где пыля, врассыпную шла советская пехота и беспорядочно вздувались облачка разрывов немецких мин. – Толково, – сказал: он и, перейдя на «ты», спросил: – Что, лейтенант, с первого дня воюешь, видно? – Нет, товарищ подполковник, мой первый день сегодня. – Значит, родился артиллеристом, – сказал: подполковник – Связь с дивизионом не теряйте, где провод, не вижу? – Я его велел по откосу провести, меньше шансов, что перешибут осколки. – Толково, толково, – одобрил подполковник и пошёл к машине. Вскоре позвонил по телефону командир дивизиона и при казал Шапошникову не открывать огня до распоряжения, предупредил, что справа могут появиться танки противника, их надо сдерживать любой ценой, так как, прорвавшись, они устремятся в тыл всем перешедшим в наступление хозяйствам. Слушая ответы командира батареи, майор вдруг усомнился в том, действительно ли Шапошников с ним говорил, – очень уж бодро звучал голос растяпистого лейтенанта Не немец ли подключился? – Шапошников, это вы на проводе? – Я, товарищ майор. – Вы кого замещаете? ~ Старшего лейтенанта Власюка, товарищ майор. – А вас как звать? – Толя, то есть Анатолий, товарищ майор. – Так, так, я как-то голос не сразу узнал. У меня всё пока. И, положив трубку, майор подумал, что лейтенант, видимо, хлебнул для храбрости. Какой удивительный, какой бесконечно длинный и полный событиями был этот день! Казалось, об этом дне Толя мог бы рассказать больше, чем о всей своей прошедшей жизни. Величаво прозвучал первый залп батареи над Волгой. Это не был обычный артиллерийский залп, и всё вокруг замерло прислушиваясь, русская степная земля, огромное небо и синяя река подхватили пушечные выстрелы, стали множить их многоголосым эхо. Степь, небо, Волга вложили, казалось, свою душу в это эхо – оно громыхало, торжественное, широкое, подобно грому, полное печали и угрюмого гнева, соединяя в себе несоединимое: бешенство страсти и величавое спокойствие. Невольно артиллеристы притихли на миг, потрясённые и взволнованные, слушая рождённый их орудиями звук, – он грохотал в небе, то глухо гудел над Волгой, то перекатывал над степью. – Батарея, огонь! И снова Волга, степь, небо, теряя немоту, заговорили, зашумели, грозя, жалуясь, печалясь, торжествуя, и голос их сливался с той угрозой, печалью и торжеством, которые жгли сердца красноармейцев. – Огонь: И батарея рождала огонь. В бинокль было видно, как серый дым застилал виноградники и деревья, как суетились сероголубые фигурки и, словно потревоженные жуки и мокрицы, расползались замаскированные в виноградниках и между молодыми тополями немецкие танки. Сверкнуло белое пламя, короткое, жёсткое, прямое, и сразу же чёрные потоки дыма, крутясь, сливаясь, поползли над занятыми немцами садами, поднялись в небо, вновь тяжело опустились к земле, заволокли степь, и видно было, как вырывалось пламя, распарывая своим белым лезвием плотную дымовую пелену. |
