- На Ваше усмотрение, - Гучков меланхолично просматривал газеты. Все шло так, как и было задумано. День, от силы -два, волнение спадет, и можно будет начать давить на правительство. Все шло как по маслу.

Николай читал телеграммы Родзянко и Шульгина, которые в один голос кричали о том, что в столице неспокойно.

- Какие же все-таки они неуравновешенные, им везде видится революция. Ждали так долго, и удивляются, что она никак не придет, - царь брался за доклады Протопопова, уверявшего, что все спокойно и что все под контролем, да и остальные твердили о "здоровой" обстановке в Петрограде и редких выступлениях, главным требованием которых было дать хлеба. Николай не понимал, откуда такие проблемы, если муки и продуктов хватит на две-три недели, да и вагоны с юга идут с новыми запасами.

Кирилл Владимирович переговорил по телефону со Львовым и Милюковым, заверил их, что в любой момент готов поехать в Ставку, просить Николая вместе с другими предоставить ему полномочия по наведению порядка. И, едва положив трубку, принимался за карту Петрограда. Он по памяти пытался восстановить все очаги будущего сопротивления и революции. В принципе, любой здравомыслящий военный смог бы враз разогнать бунтовщиков. Однако, к сожалению, здравомыслящих на верхах в Петрограде просто не осталось…

Сизов закончил работать над бумагами, отложил в сторону карты города, смежил веки и глубоко-глубоко вздохнул. А утром толпы снова вышли на улицу, уверенные в своей безнаказанности, попробовавшие пряного вкуса анархии и погромов…

- Прочь с дороги! - выкрикнул седовласый водитель трамвая, высунувшись из окошка. Прямо на рельсах собралась кучка петроградцев, с камнями и палками в руках. - Зашибу!

Но люди не слушали, и пришлось остановить машину. Пассажиры, сначала не понимая, что происходит, прильнули к окнам: трамвай начал качаться. А через мгновенье бросились на выход: толпа вот-вот должна была опрокинуть машину. Некоторые особо ретивые даже кидали камни вслед спасавшимся пассажирам…

- Бей дармоедов! - треск стеклянных витрин. Громили магазины и лавки. Продавцы торопились спасти в безопасном месте, пока зверевшая по минутам толпа выворачивала и корежила их заведения. Нескольким не повезло, и их избили, не удовлетворившись грабежом.

- Не стрелять. Запрещено применять оружие! Не стрелять! - надрывался офицер городовых.

Умудренный опытом разгона демонстраций еще пятого года, он любил повторять: "Да, вот это было время! Содом творился в стране, да только люди с головой на верхах сидели. А нынче ж…". Иван Сидорин и сам был рад пальнуть для острастки в хулиганье, да только нельзя было.

Городовой огляделся. С ним было четырнадцать человек - и это против более чем двух сотен. Они пытались оцепить один из переулков у Невского, да куда там!

- Эх, пугнуть бы этих бандюков! Как же их охолонить-то иначе? - в сердцах бросил Сидорин. Он увидел, что в толпе началось какое-то брожение, и внезапно из гущи людей полетели куски льда, доски, булыжники из мостовой. Петьке, только-только пришедшего на службу, задело правый висок льдиной, кровь замарала мундир и начала капать на снег.

- Отходим, назад! Берегись! - и снова забили по мостовой рядом с городовыми камни, мусор и осколки льда. - Эх, пальнуть бы!

И вдруг - хлопок выстрела. Сидорин почувствовал, что его тело холодеет и как что-то липкое течет по его животу. Он опустил голову вниз, а потом завалился на ставший грязным снег. Не стало бравого городового, пережившего кошмар первой русской революции…

То же самое творилось и на других улицах, лишь с небольшими отличиями.

- Назад! Не показывать спину! Спиной не становиться! - и несколько слов отборным матом, "для понимания большего".