— Ну что ж, — проговорила она, — мне это не очень нравится, но я могу понять.

— Этому не будет конца никогда.

— Ну, значит, этому никогда не будет конца.

— Наверное, нет.

— Надо было в ту ночь… До сих пор простить себе не могу!

— Да ведь мы и так… У нас тогда все было. Я еще никогда тебя так не любил. У нас тогда появилось что-то совсем новое, драгоценное. Ты меня слушала… Ты меня слышала. Знаешь, это бесценный дар — уметь слушать.

— Я тебя люблю. Ты это знаешь?

— Кажется, знаю.

Она убежала, стала гоняться за птицами. Через несколько минут вернулась, протянула ему ледяные руки. Он крепко сжал их. Странно, глаза у нее поблескивали холодным блеском. Наверное, от ветра, подумал Дэггет.

— Все так дико усложнилось, — проговорила она.

— Да.

— И в то же время все настолько просто…

— Так оно и есть. Все очень просто: я должен пройти этот путь до конца. Может, это будет завтра, может, через год. Пойми, я ей обязан. Я обязан хотя бы сделать попытку. Ты бы на ее месте…

— Знаю. Я бы на ее месте желала того же. Ты прав. Господи, как это больно!

— Да.

Она резко остановилась. Именно здесь, на этом месте, она в тот раз бросила ему вызов. Почти заставила его войти. Как давно это было!..

Линн медленно вытащила руку из кармана, повернула ладонью вверх, раскрыла. На ладони лежал ключ. Она взглянула на коттеджик, стоявший напротив.

— Один раз, — проговорила она. — Всего один раз.

Они навалили на постель простыни и покрывала, какие только нашли, и еще принесли два больших полотенца из ванной, сверху положили свои плащи. Соорудили из всего этого нечто вроде кокона и укрылись в нем. А потом осталось только биение сердец, сплетенные руки и взрыв торжествующей любви. Как потом шутил Дэггет, «такое было под силу лишь эксперту по взрывным устройствам». Ее обещание «всего один раз» было очень скоро забыто. Осеннее солнце уже окрасило небо в пурпурный цвет, а они все никак не могли расстаться.

Обратно к машине они шли в полном молчании. Наконец она рассмеялась и сжала его руку.

— Пожалуй, хватит на всю оставшуюся жизнь.

— Да уж, — эхом отозвался Дэггет.

Глава пятьдесят первая

Шесть недель спустя Энтони Корт сидел в небольшом кабинете в международном аэропорту Даллес. Напротив сидела Моник Чейсон. Оба были в наручниках. Ноги у Корта были в кандалах, прикованных цепями к наручникам. Он не видел Моник с того самого дня, как они расстались тогда на взлетном поле. Выглядела она ужасно. Их судили по отдельности. Один из охранников рассказал Корту, что ее поймали через несколько дней после него, когда она попыталась сесть на поезд до Нью-Йорка. Корт так и не смог проверить, правда ли это.

Адвокату удалось добиться, чтобы Корту разрешили оставаться в своей собственной одежде, не надевать этот унизительный тюремный костюм оранжевого цвета, как того требовал обвинитель. С момента ареста Корт насмотрелся этих оранжевых костюмов, кажется, на всю жизнь. Моник была в голубом платье.

Корта высылали в Германию, где его должны были судить за взрыв самолета 1023. Адвокат считал, что обвинителям не удалось построить процесс так, чтобы добиться смертной казни. Федеральные же власти хотели именно этого.