Хотя нет, Неушев видел Нияза — по телевизору однажды. В местных новостях был короткий сюжет про визит какого-то азиатского министра. Нияз стоял за плечом министра и бегло переводил с азиатского на русский и обратно. Племянник был в костюме и с бородкой, так что Неушев сперва решил, что ошибся, — но голос был Нияза, и глаза были Нияза, и кто еще мог этот дурацкий язык знать, кроме Нияза, про толмаческие таланты которого Сабрия пела чуть ли не с Ниязова младенчества.

Неушев постарался забыть этот сюжет, но не смог. Через месяц он потихоньку узнал телефон местного полуМИДа, убедился, что Нияз действительно работает там в протокольном отделе, за несколько дней собрался с силами и мыслями и позвонил. Девушка ответила, что Нияз Ахметзянович в командировке. Потом она отвечала, что Нияз Ахметзянович в отпуске, отвечала все более нервно, и когда этот бесконечный отпуск завершится, не говорила, бросая трубку. В следующей казанской командировке Неушев не поленился, купил бутылку коньяка, а также всяких вычурных фруктов — на случай, если Нияз так и не научился пить, — и отправился в протокольный отдел. Девушка пыталась начать разговор еще более нервно, но, узнав, что Неушев родственник, причем единственный, подскочила к нему, делая странные движения лицом, вытащила на улицу и там, ежась от октябрьской слякоти и косясь на скучающего неподалеку милиционера, нашептала какую-то чушь про то, что Ниязика отправили за границу, а там война началась, и он не вернулся, и, видимо, уже… Тут она перекосилась и убежала, смешно раскидывая каблуки в стороны. А Неушев поехал в гостиницу, заперся в номере и нажрался до беспамятства — кажется, последний раз в жизни.

Нажрался последний раз. А беспамятство-то еще было, как минимум однажды.

Извиниться, что ли, за тот разговор, подумал Неушев, но сообразил, что дело снова кончится печально. Кроме того, в доме не было коньяку и фруктов, а в организме — желания и способности извиняться. Да и смысла в этом не было никакого. В любом случае, Нияз пришел не за извинениями.

А зачем пришел-то?

— Ты зачем пришел-то? — спросил Неушев тяжело.

— Тебе помочь, — негромко ответил Нияз.

— Думаешь, мне еще можно помочь?

Нияз пожал плечами, не собираясь отвечать, но все-таки ответил, хоть и не совсем впопад:

— Сабир-абый, все-таки, что ты устроил тут?

— Что я устроил? Что устроил? Все уже устроил, нечего больше — ну, почти. Не волнуйся так, сынок.

— Ага. Дядюшка храбрый. О девчонках своих подумай.

— Так, — сказал Неушев, наливаясь фиолетовой злобой знакомо и опасно, да и черт с ним. — Вот с этого места поподробней. Что с девчонками?

— Да ничего с девчонками. Это с тобой что-то. Семью пытался разрушить, девчонок расшугал, потом жену…

Он резко замолчал.

— Продолжай, — подбодрил Неушев. Фиолетовая злоба мгновенно ушла, в груди стало пусто и горько.

— Да нечего продолжать, — тихо сказал Нияз. — Что случилось, то случилось. Ты сам знаешь, что ты говорил, зачем ты говорил и что было потом. И ты сам себе судья. Паршивый, правда, но уж какой есть.