– Каким образом у тебя к 22‑му сохранилось столько монет?

Она поставила сумку на пол у кровати и пожала плечами.

– Отец дает мне 1000 франков в месяц каждое первое число, и сверх того оплачивает комнату.

– Он богат, твой отец?

– В основном глуп. Я у него столько не просила.

– Ты не должна так говорить, – сказал Менестрель, шокированный, – это нехорошо. Он все же стоящий тип, раз не скупится. В особенности, если он не слишком богат.

– Да я же люблю его, – удивленно сказала Жаклин. – Ты не думай. В каком‑то смысле даже очень люблю. В общем, все это более сложно. Я питаю к нему (она сделала неопределенный жест) эти самые, амбикакие‑то чувства.

– Амбивалентные.

– Вот‑вот, амбивалентные. Видишь, сколько я уже узнала от тебя.

Он отметил про себя это «уже» и взял на заметку. Внимание. Опасность. Обдумать.

– Знаешь, – сказал он, поднимая голову, – это очень мило с твоей стороны, но я ведь не знаю, когда получу стипендию.

Она пожала плечами.

– Во всяком случае, до конца третьего триместра ты ее получишь. Ну вот, все складывается как нельзя лучше, отдашь мне все сразу перед каникулами. Это меня очень устраивает. Я таким образом сэкономлю, и мне не нужно будет просить денег у папы на поездку в Грецию.

Он опустил глаза: «отдашь мне все сразу». Она намекала, что будет ссужать его и впредь, намекала тактично, мило, щадя его самолюбие, даже изображая все как некую услугу с его стороны. Он поднял глаза и посмотрел на нее серьезно, проникновенно, смущенно.

– Спасибо, – сказал он. И, не зная, что делать дальше, поднялся. – Ну ладно, – бросил он, чувствуя какую‑то неловкость, – я пошел.

Он подошел к столу, неторопливо собрал одну за одной таблетки, лежавшие вокруг стакана, и молча сунул их в карман. Она наблюдала за ним с бьющимся сердцем. В сущности, уходить ему явно не хотелось, но как его удержать, не вызвав подозрений, что она за него цепляется.

– Будешь заниматься? – сказала она спокойно, безразлично, тоном «школьного товарища».

– Да нет, я слишком устал, – сказал он тем же тоном. – Я не закончил разбор старофранцузского, но это может подождать до завтра, ничего спешного.

– Ну тогда, – сказала она все тем же ровным приятельским тоном, – посиди еще немножко. Мне совсем не хочется спать, а тебе?

– Мне тоже, – живо откликнулся он, не глядя на нее, и, непринужденно сунув руки в карманы, опять сел на постель в ногах у нее, привалился к стене. Ну вот. Два товарища, с одного фака, с одного отделения, из одной группы, у обоих сна ни в одном глазу, и они решили немного потрепаться, что может быть естественнее?

Молчание затягивалось, становилось затруднительным. Не так‑то легко было завязать эту товарищескую беседу, сразу не получалось.

– А ты в хороших отношениях с родителями? – сказала Жаклин.

– С матерью не очень. Отец умер.

Сухо, отрывисто, тот же тон, которым он произнес «в материнском займе отказано».

– Твоя мать живет в Париже?

– Нет, в провинции, в деревне.

– В деревне? – ошарашенно спросила Жаклин.

Он посмотрел на нее. Нет, они просто невероятны, эти парижане. «Сударь, как можно жить в деревне?»

– Там красиво, знаешь. Большой парк.

– А, вот что, – сказала Жаклин совсем другим тоном, – у вас, значит, замок.

Ну вот, теперь снобизм.

– Да, – сказал он неохотно.