Шестьдесят путешественников расположились на сравнительно небольшом судне. «Святой Петр» имел длину по килю пятьдесят шесть футов, или восемь русских саженей, ширина его равнялась девятнадцати футам, то есть примерно трем саженям: когда Ваня, обмеряя галиот, прошел от носа до кормы, то ему пришлось сделать двадцать восемь шагов, а идя от одного борта к другому, мальчик шагнул десять раз.

Беньовский вместе с Ваней уехал в Чекавинскую бухту 28 апреля и после этого в Большерецком остроге не появлялся. С утра до вечера он работал вместе со всеми на галиоте, готовясь к выходу в море. И хотя ни он, ни его товарищи времени напрасно не теряли, все же спешить им следовало чрезвычайно. Уже через два дня после ухода беглецов из Большерецка оставшиеся в поселке жители и солдаты избрали временным комендантом острога подштурмана Софьина, и тот немедленно разослал во все ближайшие селения гонцов за подмогой. И почти сразу же с разных сторон двинулись к Болыиерецку корабли, а из Верхнекамчатска, из Малкинского острожка и из Тагильской крепостцы направились к Чекавинской бухте отряды солдат и нерегулярные команды.

Однако путь их был не ближним: пока гонцы добрались до мест назначения, пока воинские команды собрались в дорогу и двинулись к цели, Беньовский 12 мая 1771 года вывел галиот на рейд.

За час до отплытия Морис и Хрущов спустились в трюм «Святой Екатерины».

— Отпустить мы вас не можем, — сказал Морис. — Кто хочет остаться в живых, ступайте на «Святого Петра». Кто же с нами пойти в море не согласен, того через полчаса расстреляем.

И Хрущов с Беньовским поднялись из трюма на палубу.

Через десять минут они услышали робкий стук в крышку люка. Осторожно приподняв ее, Хрущов спросил:

— Ну что, надумали?

И вслед за тем выпустил из трюма штурмана Измайлова и камчадала Паранчина.

— А где же остальные? — спросил Хрущов.

— Не желают отплывать, — тихо сказал Измайлов.

Хрущов опустил тяжелую крышку люка, задвинул железный засов, с неожиданной яростью заорал:

— Марш в шлюпку, сучьи дети! — и, почти не касаясь подошвами сапог веревочных ступенек трапа, спрыгнул в шлюпку.

…Через десять минут после того, как Хрущов, Измайлов и Паранчин поднялись на палубу «Святого Петра», подошла легкая лодочка с Беньовским. Проворно взбежав по штормтрапу на борт галиота, Беньовский легко и быстро прошел к штурвалу.

Хрущов, стоявший рядом, вопросительно взглянул на него.

— Да ну их к черту! — проговорил Морис. — Хороши мы будем, если начнем наше плавание с убийства безоружных!

Хрущов широко улыбнулся и крепко придавил плечо капитана своей тяжелой рукой.

Когда заскрипели лебедки и зеленые от тины десятипудовые якоря «Святого Петра» медленно поползли вверх, Ваня поглядел на берег и почувствовал, как слезы навертываются на глаза и как будто чьи-то мягкие, большие руки сильно сжимают грудь, заставляя сердце стучать редко и глухо. Сквозь застилавшие глаза слезы смотрел он на берег Чекавинской бухты, испытывая боль и зависть ко всем, кто оставался на берегу. Ему было жаль и себя, и маму, и сестренок, и, кажется, весь белый свет.

Между тем послышались последние слова команды. Паруса галиота развертывались один за другим, и вскоре он, вздрогнув под ударами ветра, чуть накренился и медленно стронулся с места…

Небо, с самого утра закрытое облаками, стало совсем темным, мелкий дождь как-то сразу перешел в ливень.