— Гы-гглядеть… ты кы-красивая… Пы-пп… Пойдем в Старый Гы-город, а? Пы-ппожалуйста? Ттам яблочки… тты видишь — ды-дождик…

Камелия глубоко вздохнула. Все это было нелепо, неумно, непонятно, как она могла всерьез думать об этом — идти ночью на другой конец географии, в трущобный район, с дураком, за выдумкой… От раздрая и душевного смятения у Камелии слезы навернулись на глаза — и Гуга, заглянув ей в лицо, тут же попросил:

— Нь-не плачь, а?

— Ладно, — сказала Камелия. — Мы пойдем. Сегодня. С тобой. Если ты вправду знаешь, где растут эти яблочки.

Гуга ухмыльнулся во весь рот, нелепо помахав обеими руками — полетели-полетели. Прямо-таки окрылило его это согласие.

— Я зы-знаю! Я зы-знаю! — заторопился, захлебываясь, заикаясь и брызгая слюной. — Тты выходи вв-вечером на площадку, а? Я сс-с тобой пп-п…

— Ладно, — сказала Камелия хмуро.

Она ушла в квартиру, чувствуя на себе взгляд Гуги. Осчастливленный. Потрясающе.

Потом сидела, думала. Думала, думала. Как взрослая умная девушка может повестись на такую дикую дурость? Уйти ночью. Тайком — что безнравственно и опасно. С идиотом…

Утопающий хватается за соломинку. Хочется верить. А опасность — ха-ха, какая опасность может грозить смертельно больной? Чумные? Бродячие трупы? Крысы-мутанты? Маньяки? Ха-ха, умора…

Открыла форточку в комнате. С улицы пахло тающим снегом и весенней гнилью. Серое, тяжелое, сырое небо лежало на самых крышах, низко, провисая. Камелия высунулась в форточку по грудь.

Мама мягко взяла за плечи, потянула назад.

— Камелия, деточка, простудишься…

Камелия рванулась со слезами:

— Да какая разница? Вот скажи, какая разница?!

Мама, кажется, хотела погладить, обнять — Камелия дернулась, отстраняясь. Нечего меня трогать. Не можешь помочь — нечего и трогать.

— Лотточка звонила, — сказала мама виновато.

— Да ну её в бездну! — огрызнулась Камелия.

Подруг у нее больше нет. И Мида больше нет. Мид гуляет со здоровыми девчонками. А у неё, Камелии, остался только Гуга.

И зимние яблочки.

А папа все бегал по знакомым, выбивал какие-то лекарства, какие-то процедуры, звонил какому-то профессору… А ржавый гвоздь внутри ворочался как живой, раздирая острием все, что попадалось. Тоска лежала на мире, как облака.

Камелия дождалась, пока все уснули.

Мама в последнее время спала чутко, чуть что — прибегала проведать. Камелию это и утешало, и раздражало. Как будто, если Камелия будет умирать ночью, мама чем-нибудь поможет! Врачи не помогли…

Поэтому пришлось принимать особые меры. Сделать вид, что ходила в туалет — и прихватить в комнату куртку и сапожки. Одеваться при выключенном свете. Только в последний момент, на одну минуточку, включить софит у зеркала, чтобы взглянуть на себя.

Да какая разница, как выглядеть, когда умираешь!

Камелия отперла замок очень тихо. Дверь распахнулась почти бесшумно, но мама каким-то чудом услышала.

— Девочка, ты что? — вскрикнула она тихим, ещё сонным голосом — и можно было уже не заботиться о том, как бесшумно закрыть замок. Камелия выскочила на лестницу, где покорным привидением маячил Гуга в шапке с помпоном и детской курточке с гадкой синенькой собачкой, ухмыляясь и размахивая руками в полной ажитации.

— Бежим, дурак! — скомандовала Камелия, и Гуга вслед за ней затопал с лестницы — а как они выскочили в темный двор, кажется, никто и не успел понять.

Шел дождь.

Черная глянцевая темнота переливалась на отмытом от накатанного снега асфальте.