|
Как хорошо! Я с большим трудом заработала право на эту вылазку и теперь намерена наслаждаться каждой секундой. Мы подходим к машине. Джек нажимает кнопку на брелоке и, пока огромные черные ворота открываются, обходит машину и распахивает передо мной пассажирскую дверцу. Я сажусь; какой-то мужчина, совершающий пробежку, смотрит на нас во все глаза. Не знаю, кто это. Джек с ним здоровается, а тот лишь приветственно машет рукой – то ли выдохся и не может ответить, то ли просто бережет силы. Джек захлопывает мою дверцу, и через минуту мы выезжаем на улицу. Я оборачиваюсь и, пока ворота закрываются, смотрю на прекрасный дом, который подарил мне Джек. Люблю видеть его со стороны, глазами других.
По дороге в Лондон мысленно возвращаюсь к вчерашней вечеринке. Шансов напортачить было предостаточно, и я до сих пор удивляюсь, что у меня так хорошо все получилось. – Суфле вышло идеальное, – говорит Джек. Значит, не я одна размышляю о прошедшем вечере. – Весьма разумно было предположить, что гости не сразу сядут за стол, и внести поправку в расчеты. Снимаю шляпу. Вот только Эстер ты, похоже, не очень понравилась. Интересно почему? Я понимаю, что слова нужно подбирать аккуратно. – Она не ценит совершенство, – отвечаю я, подумав. Похоже, угодила. Джек принимается тихонько напевать себе под нос. Разглядывая проносящиеся мимо пейзажи, я невольно думаю об Эстер. При других обстоятельствах она бы мне наверняка понравилась. Но она далеко не глупа, а потому представляет опасность. Не то чтобы она совсем не ценила совершенство, как мне сначала показалось, – она скорее относится к нему настороженно. До школы ехать почти час. Чтобы отвлечься, я размышляю о клиентке Джека, Дене Андерсон. Правда, знаю я очень мало – только то, что она недавно вышла замуж за состоятельного и всеми уважаемого филантропа, помогающего множеству благотворительных учреждений. Вот уж кого в последнюю очередь заподозришь в избиении жены! Но кому, как не мне, знать, как обманчиво бывает внешнее благополучие. Дело верное, иначе Джек бы за него не взялся. В его словаре нет слова «проиграть», о чем он сам без устали мне напоминает. Мы не виделись целый месяц, и Милли, сгорая от нетерпения, ждет меня во дворе на скамейке, в желтой шляпе (ее любимый цвет) и шарфе. Рядом с ней Дженис, ее воспитатель. Выхожу из машины, и Милли, чуть не плача от облегчения, сразу бросается ко мне. Обнимаю ее так крепко, как могу. Джек наблюдает. Подходит Дженис, и он говорит ей, что нам было жаль расстраивать Милли, но мы не стали рисковать и не приезжали, пока я полностью не оправилась от тяжелого гриппа, буквально свалившего меня с ног. Мы все сделали правильно, уверяет Дженис; она объяснила Милли, почему мы не можем приехать. – Но ей было тяжело, – прибавляет она. – Она ведь так любит вас обоих! – И мы ее тоже, – отвечает Джек, глядя на Милли с теплой улыбкой. – Милли, поздоровайся, – вполголоса напоминаю я, и Милли, освободившись от моих объятий, поворачивается к Джеку. – Привет, Джек, – говорит она, улыбаясь во весь рот. – Я рада тебя видеть! – И я тоже очень рад тебя видеть, Милли, – отвечает он, целуя ее в щеку. – Ты ведь знаешь, почему мы не приезжали? – Да, – кивает Милли. – Бедная Грейс. Болела. Но сейчас лучше. – Гораздо лучше, – соглашается он и продолжает, засовывая руку в карман: – У меня для тебя кое-что есть. Награда за твое терпение. Угадай что? – Агата Кристи?! – Карие глаза Милли блестят от радости: она обожает аудиокниги о таинственных убийствах. – Умница! – Джек достает из кармана диск. – Ты, кажется, еще не слушала «Десять негритят»? Милли мотает головой. |
