— А кто сказал тебе, что официантка видела там пушку?

— Один из ребят. С патрульной машины под номером 3.

— Так и сказал: «Официантка видела ствол»?

— Да, прямо так и сказал.

— И как ее имя?

— Официантки? Да почем мне знать!

— Лично у меня сложилось впечатление, что именно ты был детективом, подписавшим протокол.

— Послушай, Стив, а почему бы тебе не послать своего дружка из Флориды к чёртовой бабушке, а?

Лэнфорд М. Оберлинг был куратором музея «Ка Де Пед». Эдакий говорливый семидесятилетний пенсионер из Балтимора, питавший слабость к галстукам-бабочкам, бразильским сигарам и стройным дамским ножкам — не обязательно точно в этой последовательности. И вот во вторник, ровно в девять утра, Кэндейс Ноулз сидела у него в кабинете, обитом панелями красного дерева, что находился на втором этаже. Сидела напротив, и их разделял массивный богато изукрашенный резьбой стол, который, по словам мистера Оберлинга, принадлежал какому-то агенту из Бюро по делам индейцев — еще в те достопамятные времена, когда Флорида не входила в состав США. Он прикурил сигару, выпустил густой клуб дыма в направлении Кэндейс и спросил:

— А вы не курите, мисс Хауэлл? Знаете, последнее время очень многие женщины пристрастились к сигарам.

— Нет, благодарю вас, — ответила она.

И подумала, что скорее поцелует бачок унитаза, чем мужчину, курящего сигары. Интересно, продолжила она свою мысль, найдется ли на свете мужчина, который станет целовать курящую сигары женщину? А потом вдруг вне всякой связи подумала: курит ли сигары Джек Лоутон. И тут же выбросила эту мысль из головы. Она здесь по делу. А дело — прежде всего.

Вчера она позвонила Оберлингу, представилась Джорджиной Хауэлл, сказала, что пишет по заказу статью в раздел искусств «Калуза геральд трибюн» — как бы в продолжение газетным публикациям о передвижной выставке. И главное событие, о котором следует упомянуть, — это, разумеется, тот факт, что чаша находится здесь, в старинном маленьком городке Калуза, штат Флорида. Оберлинг весьма одобрительно отнесся к грядущей публикации, в которой был бы отмечен его музей. Кэндейс не знала о том, что положение его было в настоящее время шатким — попечительский совет уже готовил ему замену в лице более молодого человека.

И вот они сидели в кабинете, отделанном панелями красного дерева, Оберлинг раскуривал сигару, Кэндейс положила ногу на ногу. Главное, чтоб старикан не догадался, что пришла она сюда с целью выведать как можно больше о системе сигнализации. И она начата интервью с самого банального вопроса: много ли посетителей ожидается в музее в начале следующей недели.

— О, ожидается настоящий наплыв! — ответил Оберлинг. — Когда чаша выставлялась в Атланте, тамошний музей побил все рекорды посещаемости. Все дело, разумеется, в истории этого сосуда. Люди вообще обожают все, что связано с историей. Ты показываешь им глиняную бутылочку, говоришь, что это образчик древнегреческого искусства V века до нашей эры. Они говорят: «Угу, как мило, чудесно и замечательно». Но стоит сказать им, что именно из этой бутылочки Сократ выпил болиголов… Кстати, известно ли вам, что иногда экспонат так и называют: «Чаша с болиголовом»? Или «Чаша Сократа»… Нет, чаще все же «Чаша с болиголовом», впрочем, не важно… Так вот, я и говорю, люди любят, когда им демонстрируют предметы, сыгравшие свою роль в мировой истории. Они смотрят на чашу, представляют, как держал ее в руках Сократ. Так и видят, как он нюхает яд, потом подносит чашу к губам, произносит последние в жизни слова, какие именно, неизвестно… и вот наконец отпивает глоток смертоносного зелья… Так драматично! Людям нравится, когда в жизнь им подпускают немного драмы… Скажите, мисс Хауэлл, и в вашей жизни тоже наверняка случались маленькие драмы, и вы наверняка ими упивались, а?

Выпустив густой клуб дыма, он перевел взгляд на ее красивые ноги (она знала, что они у нее до сих пор хороши, и специально выставляла сейчас напоказ).