Но об этом говорить пока преждевременно. Что же касается соседей, то «скорая» просто всегда бросается в глаза, а когда за мной присылают непрестижный «Фольксваген» или я раскочегариваю свою пожилую, видавшую виды «десятку», это как-то не задевает ничьего внимания.

    Впрочем, сам я сажусь за руль все реже. Но когда сейчас угадчики погоды пообещали несколько ясных, жарких дней, я не утерпел. Только что я справился с одним заданием, не очень сложным – но не из самых простых, не с тем, о котором уже рассказывал, – и получил отгулы. Быстро собрал рюкзачок, вытянул машину из консервного гаражика, в котором она коротает дни, и, на ночь глядя, ударился в бега.

    В Подмосковье, не то, чтобы ближнем, но и не очень дальнем, есть такие облюбованные мною местечки, где никто не мешает жить. Не мотели, не дома отдыха и даже не избушки на курьих ножках. Просто деревья. Ручеек – не безудержный болтун, но и не вовсе немой. «Серебро и колыханье сонного ручья» – каково сказано? Чем дальше, тем больше мне хочется жить в этом стихотворении, и потому места, похожие на него, я отыскиваю, запоминаю и, когда удается, пользуюсь ими. Конечно, в сухую погоду: в мокреть туда на колесах не доберешься, а времени для такого отдыха у меня чаще всего бывает в обрез и жаль тратить его на дорогу.

    Собираясь, я не взял ни ружья, ни удочки: я не кровожаден. И навещаю эти места только чтобы освободиться от тупого давления чужих излучений и полей, настроить свою струну по камертону природы, а совершив это – слушать, как растет трава и секретничают камыши. Не нужно ни читать, ни мыть посуду (мои обычные ночные занятия в городе), зато можно вспоминать, и снова видеть «ряд волшебных изменений милого лица».

    Я доехал спокойно…

    Вообще-то все это к делу отношения не имеет. Наверное, просто захотелось расслабиться в неспешном, необязательном разговоре. Ну, ладно.

    * * *

    …спокойно остановил машину на обычном месте, отворил дверцу и, еще не вылезая, прислушался, чтобы убедиться, что поблизости нет никого, кто мог бы испортить мой отдых. Никем и не пахло. Тогда я выбрался, подошел к знакомой сосне и несколько минут постоял в обнимку с деревом. Чувствовалось, как сосна понемногу высасывает из меня тоску и недоумение существования, постепенно замещая их чувством покоя и единства со всем, что существует во вселенных – этой и той, другой. Потом сел, прислонившись спиной к стволу, шершавому и грубому на ощупь, но исполненному доброжелательности в глубине, закрыл глаза и попытался ввести свои ощущения в ритм ощущений дерева, его восприятий. Они просты и подлинны, и я часто жалею, что Великий Спящий, создав деревья, не завершил на этом творения, но зачем-то его продолжил и создал нас – суетных, нелепых, противоречивых и опасных. Я сидел; время стало исчезать, теряться, я перестал чувствовать его движение (ощущение, хорошо знакомое по работе), вошел в его неподвижность и всеобъемлемость. Чувство счастья стало подниматься над землей, словно бы я сидел на морском берегу в пору начинающегося прилива; вот меня залило уже по пояс, по грудь, скоро-скоро захлестнет с головой – и можно будет общаться с миром, единым в едином времени, общаться не по заданию, когда все подчинено цели и не может течь в своем природном, исконном направлении, когда ты волей-неволей вынужден искажать картину бытия своим даже не вмешательством, но уже одним присутствием, – но дышать с ним одним дыханием, с вмещающим все и более чем все миром. Прекрасно…

    Но уровень счастья, его прилив стал вдруг замедляться, вскоре и совсем замер, добравшись едва до горла. Я насторожился.