- Вот в этом доме мы жили до тридцать пятого года.

- Зачем же в наши бараки переехали?

- Отец тогда на короткую стройку уезжал в Воронеж. Ну, и нас с собой взял. А здесь приятеля своего поселил на время. Отец часто в Москву выезжал. Однажды приехал и матери говорит: извини, но я на наш дом дарственную приятелю оформил. У него прибавление семейства ожидается, ему сейчас с удобствами жить нужно, а у нас отпрыски уже взрослые. Вернемся, получим что-нибудь.

- А что приятель? - спросил Александр.

- Не знаю. Алик усмехнулся. - Отец после отсидки с ним не встречался.

- Хороший дом, - оценил коттедж Александр. - Если бы в нем жили, может, и не заболел бы Иван Павлович.

- Заболел бы все-таки, Саня. Ему там легкие отбили.

С пригорка они спустились к развилке Ленинградского и Волоколамского, у генеральского дома перешли на ту сторону к станции метро. Постояли перед прощаньем.

- Нашел убийцу того, которого в Тимирязевском лесу?

- По-настоящему руки не доходят. Текучка, суета, другие дела.

- Конечно, если бы убитый секретарем райкома был, что только бы этим и занимался. А то - уголовник уголовника убил. Пусть себе счеты сводят. Даже лучше - меньше преступного элемента.

- Что это ты вдруг вскинулся, Алик?

- Я не вскинулся, я две картинки увидел и так отчетливо, что сердце заболело: на колеблющихся ножонках шагает, падая к маме в руки, веселый, беззубый младенец, и мать смеется от счастья. И другая: лежит на грязном снегу с дыркой во лбу уголовник, который никому не нужен. Один и тот же человек. Вот он и вот он...

Смирнов посмотрел на Алика без злости и признался:

- Вчера, Алик, во время задержания я тоже убил человека. Потому что нельзя было не убить.

По утреннему делу в бане было малолюдно. Александр сам раскочегарил парную, два раза, через паузу, чтобы каменка подсохла и прокалилась снова, поддал и забрался на верхний полок. Первый пар он принимал всухую. Поначалу сильно обжигало. Он натянул на голову старую шляпу, чтобы не спалить уши. Лежал и предвкушал минуту, когда пробьет первый пот. Пот наконец обнаружился мельчайшими идеально округлыми капельками. Тогда он сел и стал ждать, когда оптечет. Потекло и вдруг сразу: из-под мышек, в паху, со лба, из-под бровей. Заливало и ело глаза. Он закрыл их и застонал от удовольствия: гудели косточки.

Хорошего понемножку. Он вышел в мыльную и позвал банщика. Ефим Иванович, в клеенчатом своем переднике, прикрывавшем срам, напоминал египтянина с картинки в учебнике древней истории. Египтянин уложил великороста Смирнова на шершавую ноздрястую каменную лавку и приступил. В шайке сбил могучую пену и нежно покрыл ею Александра. Прошелся, еле касаясь по всему телу, а потом, взяв грубую мочалку, намылил всерьез. Один раз и второй. В третий раз мылил мочалкой из морской травы, окатил горячей, окатил холодной, с удовлетворением услышал, как ахнул пациент, спросил почтительно:

- Попять, Александр Иванович?

- Ты не спрашивай, ты действуй, - томно посоветовал Александр.

Ефим Иванович надел рукавицы и стал действовать. Не массировал по-интеллигентски - топтал мышцы, ломал конечности, выворачивал суставы. Александр рычал от наслаждения. Наконец Ефим Иванович сказал:

- В лучшем виде, Александр Иванович.

- Подожди маленько, Ефим Иванович, - умоляюще вымолвил Александр. Он лежал с закрытыми глазами, ощущая свой организм в разобранном по частям состоянии, но вновь собранный. Насытился этим ощущением и спросил: Сколько я тебе должен?

- С вас ничего не возьму, Александр Иванович. Себе в удовольствие вами заниматься.

- Советская милиция взяток не берет, - отрезал Александр и сел. - Иль нагрешил, Иваныч? Отмаливаешь?

- Типун вам на язык!

- То-то. Я десятку тебе приготовил. На чистом белье.