Сочетание множества факторов привело к тому, что сейчас, в возрасте двадцати восьми лет, Николас Прескотт по нескольку раз за ночь просыпался в холодном поту, дрожа всем телом, и долго не мог уснуть. Он высвобождался из объятий своей нынешней подруги Рэчел, также студентки медицинской школы и, вполне возможно, самой интеллектуальной женщины на земле, и голый подходил к окну. Озаряемый голубоватым светом полной луны, он прислушивался к стихающему гулу машин на Гарвард-сквер и держал перед собой вытянутые вперед руки, пока они не переставали дрожать. Он знал, что скрывается за этими кошмарами. Впрочем, в этом он не желал признаваться даже самому себе. Почти три десятилетия своей жизни Николасу Прескотту удавалось избегать поражения. Но вдруг он понял, что все это время жил в долг.

Николас не верил в Бога. Для этого он был слишком близок к науке. И все же он осознавал, что существует некто или нечто, ведущее учет его успехам. Он также понимал, что удача может в любое мгновение от него отвернуться. Он обнаружил, что все чаще вспоминает приятеля, с которым на первом курсе колледжа жил в одной комнате. Худенький парнишка по имени Радж получил С+ за письменную работу по литературе и спрыгнул с крыши общежития, сломав себе шею. Что там любит повторять отец? «Жизнь — это непредсказуемая штука».

Несколько раз в неделю он пересекал мост и направлялся в закусочную «Мерси», расположенную в стороне от улицы Джона Ф. Кеннеди. Николас ценил ресторанчик за полную анонимность. Разумеется, тут бывали и другие студенты, но они специализировались в менее точных дисциплинах, таких как философия, история или английский. До сегодняшнего вечера он даже не подозревал, что здесь кому-то известно его имя. Но оказалось, что его знает чернокожий владелец заведения, а также эта тощенькая официантка, мысли о которой преследуют его последние две недели.

Она была уверена, что он ее не замечает, но он не продержался бы три года в Гарвардской школе медицины, если бы не отточил свою наблюдательность до предела. Она считала, что ведет себя осторожно, но он чувствовал ее взгляд затылком и не мог не заметить, что, наполнив его стакан, она не спешит отойти от столика. Он так привык к женскому вниманию, что эта девчонка не должна была нарушить его покой. Тем более что она совсем еще ребенок. Она утверждала, что ей восемнадцать лет, но ему трудно было в это поверить. Даже если допустить, что она выглядит моложе своих лет, ей никак не могло быть больше пятнадцати.

Да и вообще она не в его вкусе. Она маленькая, и у нее костлявые коленки, а еще — о господи! — рыжие волосы. Зато она не пользовалась косметикой, но даже без нее ее глаза были огромными и прозрачно-голубыми. Женщины всегда называли его глаза бесстыжими. То же самое можно было сказать и об этой официантке.

Николас знал, что у него гора работы и сегодня вечером ему не стоит ехать в «Мерси». Но в больнице он пропустил обед и всю дорогу на метро от Бостона мечтал о своем любимом яблочном пироге. И еще у него из головы не шла официантка. Он также думал о Розите Гонсалес и о том, благополучно ли она добралась домой. В этом месяце он дежурил в отделении неотложной помощи, и сразу после четырех часов в больницу доставили эту девочку, Розиту, с сильным кровотечением. Выкидыш. Его шокировал ее возраст. Тринадцать лет. Он произвел выскабливание матки, а потом еще долго держал ее за руку и слушал, как она шепчет: Mi hija, mi hija…

А потом другая девочка, вот эта самая официантка, нарисовала портрет, потрясший его до глубины души.