— Два огромных круга расплываются по небу, — продолжала Пейдж. — Один внутри второго. Сначала разлетаются синие молнии, а за ними вдогонку струятся белые… Они начинают меркнуть, но тут вспыхивают маленькие серебристые спиральки. Они похожи на танцующих светлячков. А вот в небо взлетает фонтан золотых брызг. А это зонтик, и с него дождем сыпятся крошечные синие искры, похожие на конфетти.

Шелковистые волосы Пейдж щекотали подбородок Николаса, ее плечи подрагивали в такт словам. Он не мог понять, как человеческая фантазия может быть такой многоцветной.

— Ой, Николас, — продолжала шептать она, — это финал. Ух ты! По всему небу расплескались языки синего, красного и желтого пламени… Они медленно угасают, но очередной взрыв уже затмил их гигантским серебристым веером… Он разгорается, растет и расползается вширь и ввысь, и вот уже небосвод заполнили миллионы сияющих розовых звезд.

Николасу кажется, что он может слушать Пейдж бесконечно. Он прижимает ее к себе, закрывает глаза и вместе с ней смотрит фейерверк.

— Я тебя не опозорю, — заверила его Пейдж. — Я знаю, какой вилкой едят салат.

Николас рассмеялся. Они ехали на обед к его родителям, и меньше всего его беспокоила подкованность Пейдж в области столового этикета.

— Знаешь, — сказал он, — ты единственный человек в мире, который может заставить меня забыть о мерцательной аритмии.

— У меня много талантов, — кивнула Пейдж. Она посмотрела на него. — Еще я знаю нож для масла.

Николас улыбнулся.

— И кто же тебя всему этому научил?

— Папа, — гордо ответила Пейдж. — Он меня всему научил.

Они остановились на светофоре, и Пейдж опустила стекло, чтобы получше разглядеть себя в зеркале заднего вида. Она показала Николасу язык, а он одобрительно покосился на изгиб ее белой шеи и виднеющиеся из-под юбки розовые подушечки пальцев ног.

— Чему еще научил тебя папа? — поинтересовался он.

Ее лицо озарила радостная улыбка. Она принялась загибать пальцы.

— Никогда не выходить из дома, не позавтракав; во время бури идти спиной вперед; если машину занесло, поворачивать руль в сторону заноса… — Она опустила ноги на пол и надела туфли. — Ах да, брать с собой в церковь что-нибудь пожевать — главное, чтобы еда не хрустела.

Она принялась рассказывать Николасу о сделанных отцом изобретениях. О тех, которые получили признание, например автоматическая вращающаяся чистка для морковки, и о тех, которые были отвергнуты, — вроде собачьей зубной щетки. Вдруг она наклонила голову и посмотрела на Николаса.

— А ты бы ему понравился, — заявила она. — Да. — Окончательно утвердившись в своем мнении, она кивнула. — Ты бы ему очень понравился.

— Почему ты так считаешь?

— Потому что у вас есть нечто общее, — улыбнулась Пейдж. — Это я.

— А как насчет мамы? — поинтересовался Николас. — Чему она тебя научила?

Он тут же вспомнил разговор в ресторане, когда Пейдж рассказала ему о матери. Но было уже поздно. Нелепые и бессвязные слова повисли между ними почти физически осязаемой преградой. Пейдж не ответила. Она даже не шелохнулась. Можно было подумать, что она его не услышала, но затем она наклонилась вперед и включила радио, да так громко, как будто пыталась заглушить прозвучавший вопрос.

Десять минут спустя Николас припарковал автомобиль в тени раскидистого дуба. Он вышел из машины и обошел ее вокруг, чтобы помочь Пейдж, но она уже стояла на тротуаре и потягивалась.

— Который из них твой? — спросила она, глядя на противоположную сторону улицы, застроенную хорошенькими, окруженными белым штакетником викторианскими домами.