Поведение обоих паучков было, без сомнения, частью ритуала ухаживания, очень сложного и специфического для каждого вида. Но почему этот ритуал не был доведен до конца? Быть может, еще не пришла пора свадеб и паучкам полагалось побродить и подкормиться или оба они принадлежали к разным видам или расам и не подошли друг к другу, обменявшись взаимными опознавательными приветствиями?

…День пролетел, как всегда, незаметно. К вечеру нахмурилось небо, подул сырой прохладный ветер. Он принес непогоду. Ночью несколько раз накрапывал дождик. Я опасался, что, если он пойдет по-настоящему, нам по размокшей почве не выбраться из лога на шоссе. Впрочем, спать спокойно на этот раз не пришлось и по другой причине. Блохи уже явно скакали по нашим телам в тщетных попытках выбраться из спальных мешков, что, как мне казалось, усиливало их неукротимую энергию и кровожадность.

Как известно, блохи, не в пример другим кровососущим насекомым, могут выпить крови во много раз больше, чем способен вместить их небольшой желудок. Излишек крови выбрызгивается наружу и предназначается для питания червеобразных личинок, обитающих в земляных норках. Столь необычным путем эти насекомые проявляют трогательную коллективную заботу о своем потомстве.

Следующие дни нашего путешествия мы вылавливали блох уже не столько на собаке, сколько на себе, и каждому из нас постоянно мерещились эти неугомонные существа. К счастью, блохи почти не кусались. Кровь человека их не прельщала. Каждый раз, когда мы, улучив время, продолжали охоту, казалось, что она была проведена до победного конца. Но блохи появлялись, бесконечно, запасы их были неисчерпаемы.

Блохи принадлежат к виду пулекс иританс, считающемуся человеческим. Они часто паразитируют и на крупных животных, а к лисицам настолько привыкли, что к нам, их истинным и давним хозяевам, отнеслись с неприязнью, чему мы, конечно, были рады. Видимо, собака забралась в брошенную нору, блохи же изрядно проголодались и дружно на нее набросились. Мы насчитали около двухсот блох. Но какой царил порядок в этом скопище беспокойных насекомых! Самцов оказалось на одного больше самок!

Что с ним?

Мы спустились с холмов и приблизились к пустыне. Поникли самые первые цветы ее: белые с желтым сердечком тюльпаны и желтый гусиный лук.

Иногда через тонкую кисею облаков начинало слабо просвечивать солнце, и тогда муравьи-бегунки, сбившись кучкой, принимались ловить его слабые лучи. Через бинокль с лупами-насадками я долго рассматриваю это вялое скопище. Куда делось былое оживление! Везде царят апатия и беспробудная лень. В ложбинке между палочек, поникнув головой, лежит муравей. Кончики его ног слегка подергиваются, будто он спит. Неужели нельзя было выбрать место удобнее, в подземных камерах? Они сейчас забиты засонями. Тут же спящего постоянно задевают, кое-кто возле него задерживается на мгновение и, пощупав усиками, ползет дальше.

В прохладный день насекомых нет, и после вчерашнего похода по пустыне хорошо посидеть на месте. Я устроился возле муравейника с полевым дневником, изредка поглядываю на странного муравья. А он все такой же, без движения, скрючившийся. Но лапки его уже не вздрагивают. Не последний ли сон сковал его тело?

Осторожно беру муравья пинцетом, кладу на ладонь, отогреваю, тщательно осматриваю, пытаюсь найти какие-либо признаки старости.