Тихо высаживаюсь на берег, стараюсь не шуметь, не делать резких движений, медленно ползаю на коленях возле лодки, иногда ложусь на землю, а уж на птиц не смотрю, зная о том, как они хорошо замечают взгляд человека. Вблизи моей посадки расположена целая колония хохотунов. Среди белоснежных птиц, украшенных черными головками, множество сереньких птенцов-подростков. Кое-кто из них, подгоняемый родителями, уже спускается на воду. За мной зорко наблюдают тысячи глаз. Постепенно, не поднимаясь с колен, стараюсь подобраться поближе к колонии. Часто ложусь на землю, притворяюсь спящим.

Нет, не удается мне приобрести доверия птиц и обмануть их бдительность, боятся они человека, и число серых птенчиков на воде все больше и больше. Совсем обеспокоилась колония пернатых, весь детский сад собрался густой толпой, приготовился к побегу с острова. Тогда я повернулся к птицам спиной, фотографирую тех, кто у берега, но при помощи зеркальца слежу, что происходит у меня сзади. И вот удивительно: птицы успокаиваются сразу, толпа птенцов поворачивает от берега. Тогда я быстро оборачиваюсь и наспех делаю несколько снимков. Серая масса птенцов выстраивается узкой лавиной, спешит к воде. Я знаю, снимки мои не особенно хороши, слишком далеко объект фотографирования. Но подойти ближе не решаюсь, очень жаль птичье население островка.

К громким крикам чаек прибавляется еще один звук — какое-то заунывное гудение. Вначале я не понял, откуда это горестное пение. Потом догадался: это завывали перепуганные и беспомощные птенчики. Мне теперь казалось, что каждый из них был удручен, даже парализован страхом за свою судьбу. Представляю, какой разбой здесь могли учинить добравшиеся сюда лисица или волк!

Очень жалко птиц, я поспешно отступаю, ползу к лодке, превозмогая боль от острого щебня, впивающегося в колени, искоса поглядывая на потревоженное общество. Слава богу! Лавина птенцов остановилась, задержалась на берегу, постепенно направилась обратно.

Скорее отчаливать от острова напуганных птиц и плыть к берегу, к биваку!

На биваке Ольга с удивлением смотрит на мои ноги.

— Что стало с вашими брюками? — спрашивает она меня.

— Как что? — отвечаю я с недоумением. — Чайки вели себя вполне деликатно, и хотя много кричали, но ни одна меня не обстреляла.

— Да вы взгляните на колени!

Тогда я вижу на брюках дыры, через них проглядывают голые колени. Не прошло мне даром ползание по острову. Вот почему так было больно.

Между тем птицы на острове как будто успокоились, крики их затихли. Но зато очень долго, до самой темноты, до нас доносилось негромкое гнусавое и протяжное завывание множества голосов.

— Бедные чайки, наверное, перепутали своих птенчиков и теперь разбираются! — с участием говорит Ольга.

— Слабаки! Как-нибудь разберутся! — добавляет Николай.

Ночью залаяла собака. Выбрался из-под полога. Тишина. Лишь тихий и беспрерывный звон комариков царил над берегами. Ярко светила луна. По затихшему Балхашу протянулась огненная дорожка, тысячью огоньками мерцала прибрежная полоска воды. Она металась из стороны в сторону, и все побережье казалось фантастической светящейся каемкой.

Подошел к воде, пригляделся и понял, отчего сверкала вода у самого берега. Здесь носились крохотные мальки рыб. Они охотились за выбирающимися из куколок комариками, которые один за другим вылетали из воды, оставляя тонкие, нежные шкурочки. Над Балхашем царила настоящая комариная ночь.