Едва спала опухоль и он вышел на работу, считая, что тайга перестанет испытывать его, на новую неприятность напоролся. Змея укусила. Сел на корягу перекурить и не заметил гадюку. Когда увидел, было поздно. Хорошо, что Прошка не растерялся. Отсосал яд из ноги. Казалось, до самых костей выдавливал его. А когда исчезла краснота, заявил Володьке, в последний раз сплюнув яд:

— Гони магарыч! Еще от одной бляди тебя уберегли. Ну и везучий же ты на всякое говно!

Прохоренко и сам не понимал, отчего ему так не везет. Ближе к осени отошел от мужиков на десяток шагов — приметил малинник, хотел поесть ягод и нос к носу с медведем встретился. Зверь от неожиданности рявкнул, дал стрекача в тайгу. Молодой был, неопытный. А Володька с мокрыми штанами на деляну вернулся. Чуть не ползком. С тех пор даже по нужде дальше пяти шагов не уходил от мужиков.

Лесорубы и смеялись до слез, и жалели Володьку. Уж если что и случалось, то только с ним.

Скинул однажды сапоги — решил дать ногам отдых. С час босиком поработал, больше не выдержал. Вздумал снова обуться. Натянул сапог наполовину, да как взвыл! Глаза от боли на лоб полезли. Оказалось, в сапог еж забрался. Тоже жарко стало. Тень искал.

Прохоренко с неделю хромал. А Прошка со смеху надрывался:

— Смотри, штаны проверяй, когда надеваешь: не ровен час, без мудей останешься!

Тайга была сродни ревнивице. И выколачивала из головы и сердца мужика не только воспоминания, но и мечты, заставляя думать и помнить только о себе.

Володька вечерами рисовал. Муза позаботилась, привезла необходимое. И вскоре увидел себя Прошка.

Гадким утенком считали его все. Презирали, не замечали мужика. Все, кроме матери да бригады, где никто не обращал внимания на внешность. Но на картине… Прошка даже сам обомлел.

В лучах заходящего солнца, на золотистом фоне — коричневый от загара человек обрубал ветви с березы. Глухая тайга обступила поляну. Но человек не терялся в ней. Каждый мускул напряжен до предела. Каждое движение рассчитано до секунды. Идет борьба за жизнь, за место в ней, за звание мужика. Топор в руке зажат насмерть. Остался последний взмах. И… ведь скоро свобода. Она уже светит солнцем над головой.

Нет, не тайгу — прошлое обрубил человек, черное и неказистое. Впереди — дорога светлая, как ствол березовый. Прошка больше не оступится. Он стал иным. Совсем другим человеком. Вон как уверенно держится он в тайге! Ведь она — не деревня. Здесь выживают лишь самые сильные люди. И тут ни при чем рост и внешность…

Прошка смотрел на себя, словно в зеркало. Но нет… Это гораздо больше и правдивее. Сам в себе такого не замечал. Да и некогда самому на себя обращать внимание.

А все же приятно увидеть себя со стороны, другими глазами. Не осмеявшего. Не изобразившего на груди паскудную татуировку. Очистил его от всего. И смотрел мужик на картину удивленно, с тихой радостью. Нет, не зря он тут мучился! Вон каким стал!

— Может, на выставку попадешь! А повезет — в музее тебя повесят! Насовсем. Как падлу! — восторгался картиной Вася-чифирист.

А вот мужики на перекуре. Сразу четверо. Горбатый Митенька — с тихой улыбкой на лице — наблюдает за прыжком белки-летяги. Пот со лба градом бежит, а человек в восторге замер, наблюдая за полетом зверька. Сам всю жизнь мечтал о крыльях. О них ему говорили с детства. Но не сумели они раскрыться. Сдавило, сломало их горем. И крылатая сказка состарилась. Осталась мечтой навечно. И сидит человек в кругу людей. Чужих, но своих, мужчина, но в душе — дитя. Пока помнит мечту — живет…

Рядом с ним одноглазый Леха взъерошенным кустом присел. Волосы дрыком. Даже из ушей пучки волос торчат. На виске то ли седина, то ли паутина. Спина ссутулилась, взмокла рубаха.