Армия продолжала медленно углубляться в просторы песчаной пустыни.

Но парфяне моментально приспособились. Теперь они наскакивали на колонну в тех местах, где почему-то не оказывалось набатийской охраны, и их внезапные появления из-за барханов было очень трудно предсказать. Но и шедшие с флангов легионеры быстро научились высматривать облачка пыли, поднятые копытами вражеских коней и извещавшие о грозившем нападении.

— Стой! Поднять щиты! — Такая команда то и дело раздавалась во второй половине дня. — Стройся «черепахой»!

Несмотря на сильнейшую усталость, солдаты научились быстро реагировать на нападения. Каждая сторона римской колонны превращалась в стену щитов, а шедшие в середине поднимали свои щиты, образуя крышу, которая прикрывала всех.

Но несмотря на быстроту реакции, из рядов то и дело раздавались вопли: парфянские стрелы неизменно находили бреши в панцире «черепахи» и тех, кто по какой-то причине чуть замешкался. Враги вскоре сообразили, что стрельба не только сверху, но и ниже щитов даже более эффективна. Легионеры падали наземь, пораженные кто в горло, кто в руку, кто в ногу. Свистящему шипению стрел с нарастающей силой вторили крики мучительной боли.

В этот день Ромул понял, насколько прав был Бренн, когда настоял, чтобы они купили тяжелые армейские скутумы. Галлы, состоявшие в их когорте, пользовались своими традиционными продолговатыми прямоугольными щитами, которые были куда тоньше, нежели щиты легионеров; вскоре стало очевидно, что они намного хуже защищают от стрел, выпущенных луками врагов. Впрочем, если парфяне приближались менее чем на пятьдесят шагов, их стрелы с легкостью пробивали любые щиты. Но на большем расстоянии уязвимыми оказывались только щиты галлов. Утешения в этом было немного. Весь день парфяне благоразумно держались за пределами досягаемости римских пилумов, что составляло примерно тридцать шагов. Одно лишь было хорошо: их атаки длились недолго, поскольку у атакующих быстро кончались стрелы и набатийцы вновь отгоняли их за барханы.

Ближе к вечеру у наемников уже сорок человек были убиты или ранены. Мертвых оставляли валяться на песке — это была свежая пища для стервятников. А раненых оставляли с небольшой охраной. Когда подходил обоз, их грузили на повозки; стоны и крики несчастных усиливали владевшее всеми ощущение страха и неуверенности.

Солнце же продолжало немилосердно жарить с высоты. Из этой печи невозможно было никуда деться. Боеспособность армии Красса неуклонно снижалась.

Первое впечатление Ромула от участия в боевых действиях армии оказалось совсем не таким, какого он ожидал. Все совершенно не походило на рассказы Котты, в которых два войска с грохотом сшибались на плоской равнине. Его товарищи продолжали падать от парфянских стрел, а ему оставалось лишь скрипеть зубами. Теперь все его бои на арене казались детской игрой. Там они сражались один на один, человек против человека. А тактика изматывания противника оказалась для него совершенно внове. То и дело повторявшиеся атаки, на которые римляне никак не могли ответить, были для них мучительной пыткой.

Ромул не выдержал, когда очередной отряд парфян отогнали, но один лучник вернулся. Он неспешно ехал вдоль колонны, держась вне дальности броска копья, и прицельно стрелял в наемников. Лучник выпустил с полдюжины стрел, и на песке осталось пятеро убитых и один раненый. Солдаты угрюмо шли дальше, пытаясь укрыться за щитами. Каждый надеялся, что следующим окажется не он.

— Сукин сын! — выкрикнул Ромул и рванул было из строя, но Бренн успел схватить его за руку.

— Погоди!

— Я могу его убить, — сказал Ромул и шумно выдохнул. Нужно было что-то предпринять: слишком много товарищей они уже потеряли.

— Пока ты сделаешь десять шагов, он всадит в тебя три стрелы!

Ромул горделиво попытался высвободить руку из пальцев галла.