— Люди имеют право делать с землей, что захотят, — прервал его Епископ. — У них священное право использовать землю наилучшим образом. Безбожные создания, такие, как…

— Вовсе не безбожные, — возразил Снивли. — У нас были священные рощи, пока вы не вырубили их, и феи танцевали на полянах, пока вы их не превратили в поля. И теперь даже такие простодушные существа как феи…

— Ваша милость, — сказал Корнуэлл, — боюсь, что вы в меньшинстве. Лишь двое из нас могут считать себя истинными христианами, хотя все остальные истинные и благородные друзья. Я рад, что они решили идти со мной в Дикие Земли.

— Вы правы, — сказал Епископ, более добродушно, чем можно было ожидать. — Не следует за этим веселым столом спорить друг с другом. Есть другие дела, которые мы должны обсудить. Я понял, сэр ученый, что вы ищете древних из интеллектуального любопытства. Вероятно, это идет от ваших ученых знаний?

— Да, и они были трудными, — сказал Оливер. — Я много ночей смотрел, как он сидел за столом в библиотеке, брал книги, которые не снимались с полок столетиями и вобрали в себя горы пыли, читал при слабом свете огарков, потому что из-за бедности вынужден был пользоваться огарками. Зимой он дрожал в библиотеке от холода, потому что университет — древнее здание, во все щели которого проникает ветер.

— Прошу вас, расскажите, что вы обнаружили, — сказал Епископ.

— Не очень много, — ответил Корнуэлл. — Предложение здесь, предложение там. Но достаточно, чтобы убедить меня, что древние — это не миф. Есть книга, очень тонкая и совершенно неудовлетворительная, которая излагает сведения о языке древних. Я могу немного говорить на этом языке, никаких подробностей, оттенков и полутонов. Но я не верю, что такая работа была проделана без всякого основания. Конечно, человек, написавший эту книгу, считал, что у древних был язык.

— Но почему он так думал? Он не рассказал, как изучил этот язык?

— Нет. Я иду, основываясь на одной вере.

— Если подумать, это не самая плохая из причин, — сказал Епископ.

— Для меня она хороша, — сказал Корнуэлл. — Для других, может, и нет.

— Для меня она тоже хороша, — сказал Оливер. — Для меня это лишь повод. Я не хочу провести всю жизнь гоблином со стропил.

— Я понимаю вас, Оливер, — сказал Корнуэлл. — В университете есть нечто такое, что проникает в кровь. Это место не от мира сего, оно развивает фантазию. Во многих отношениях оно не вполне разумно. Поиски знаний становятся целью, уже не связанной с реальностью. Но я беспокоюсь о Джибе и Холе. Я мог бы сам отнести топор древним.

— Вы так думаете, потому что плохо знаете отшельника, — сказал Джиб. — Он так много сделал для нас, а мы для него так мало. Когда мы смотрели на утес, где находилась его пещера, и знали, что он там, мир казался правильным. Не могу сказать, почему так было, но это было. Я укрыл его одеялом, когда жизнь его покинула. Я построил каменную стену, чтобы защитить его тело от волков. И еще одно я должен для него сделать. Никто другой, понимаете, только я. Он дал мне топор в руки, и я понесу его.

Епископ зашевелился.

— Я вижу, вас не остановить. Все вы собираетесь разбить свои головы, и вам еще повезет, если вы это сделаете сразу, без страданий.