— Тогда ладно. — Она не выказывала смущения, не пыталась нервно острить.

«Для своих двадцати лет она выглядит девчонкой, но умеет владеть собой», — подумал он.

В баре он окинул ее медленным пристальным взглядом, который у любого, кроме полицейского, показался бы грубым. Она была мило одета, в чулках сегодня, нарядные туфли, помада, серьги.

— Перно?

— Безусловно!

— Помада, я вижу. Полный парад?

Она усмехнулась.

— Это стало необходимо. Пребывание в тюрьме омерзительно, не так ли?

— Я ведь пытался вас предостеречь.

— Пытались, и я вам благодарна.

— Мне очень нравится ваш костюм.

— Да, от Кастильо. Вам этот жаргон понятен?

— Достаточно, чтобы знать, что это означает кучу денег.

Она с наслаждением пила перно.

— Означает значительно выросший уровень нравственности. Я сэкономила кое-какую сумму — последнее из того, что осталось от отца. В банке были так любезны, что позволили мне взять ее, — со свирепым ударением. — И я страшно расчетливо потратила все на строгие туалеты, которые не выйдут из моды. Как я ненавижу банки! — Она посмотрела на Лейдестраат равнодушными глазами. — Пусть они все лопнут?

— Что?

— Пусть они лопнут. Вы поглупели, или что?

— Я понял. Меня это тоже касается?

— Да, вас тоже.

Он усмехнулся.

— Эта идея — не что иное, как хорошо известная реакция на пребывание в тюрьме.

— Может быть. — Она пожала плечами. — Но я думала об этом и до тюрьмы. Во всяком случае, здесь я не останусь. Я еду в Брюссель. В Бельгии или во Франции девушка может работать кем угодно; и на нее при этом не смотрят, как на сумасшедшую. Я могу получить работу подсобницы в гараже. Я хорошо разбираюсь в машинах. Мне все равно, что делать, но я отказываюсь быть секретаршей или ресторанной «хозяйкой», или еще чем-нибудь таким же дурацким, что здесь считается приличным для девушки. Все это унизительно; это просто вид благопристойной проституции, все эти профессии. И никто этого не понимает! Посмотрите на себя, на лице вежливое недоверие! Вы, наверное, даже не поверите, что я до сих пор девушка. Теперь, когда я побывала в тюрьме, я уже, вероятно, ни на что не гожусь, кроме как стать высокооплачиваемой проституткой, выезжающей по телефонному звонку. Но мне наплевать! Я хочу быть сама себе хозяйкой. Я устала быть леди! Я бы с удовольствием поехала строить дороги куда-нибудь, где умеют с уважением относиться к женщине!

— А здесь никто не умеет, не так ли? — Да, это было очень по-детски, но он понимал, что она хочет сказать; в этом и была его беда: он всегда понимал, что другие имеют в виду.

— Нет, никто. Но все-таки спасибо за выпивку. Чего им теперь ждать от меня? Я была в тюрьме, значит я — падшая женщина.

Он смотрел, как она скользила по мостовой. Не так уж она и хороша собой, но в ней есть свое очарование; очень приятно смотреть на эту стройную красивую фигуру в элегантном костюме. Он представил ее себе в комбинезоне; а что, — в нем она тоже будет хорошо выглядеть, перегнувшись, чтобы протереть ветровое стекло. Он засмеялся. Нет, серьезно, — она хорошо будет выглядеть: аристократичная и независимая, презирающая эти большие сверкающие машины. У нее была хорошая идея; он согласился с ней и полагает, что она добьется успеха. Ей будут давать хорошие чаевые, и у нее наверняка будет более здоровый образ жизни, чем у этих болезненных маленьких машинисток.