Путаница усугублялась еще и тем, что руководящие чины Охранного отделения нередко числились по Жандармскому корпусу, а в жандармских управлениях служили в том числе статские чиновники, вышедшие из полицейского ведомства. Очевидно, в свое время кто-то из высших правителей империи, придерживающийся не слишком лестного мнения о людской природе, рассудил, что одного надзирающего и приглядывающего ока для беспокойной империи маловато. На деле же получилась банка с пауками. В отделениях и управлениях шла ожесточенная подковерная борьба, от которой выигрывали только внешние и внутренние враги империи.

Впрочем, справедливости ради стоит отметить, что не везде процветала столь удручающая межведомственная грызня. Островком разума в океане хаоса выглядело Московское отделение Департамента полиции. Москвичи всегда охотно делились информацией с приезжими коллегами, невзирая на цвет и покрой их форменного сюртука. А все потому, что работа у них была поставлена на очень хорошем уровне. В своей розыскной деятельности коллеги из Первопрестольной часто выходили за пределы своей губернии и даже имели неофициальную репутацию общероссийского центра политического розыска.

Питерцы же были совсем другими (к счастью, не все). Они использовали любую возможность, чтобы в отсутствии командира летучего отряда, чей авторитет в профессиональной среде был очень высок, щелкнуть по носу его подчиненных. Сразу после отъезда Арнольда Михайловича арестованного эмиссара террористов, которого он сумел убедить дать показания, зачем-то заковали в кандалы. Столь жестокую меру в отношении сотрудничающего со следствием заключенного невозможно было чем-то оправдать. Говорят, страшно разочарованный арестант поцеловал тюремное железо и заявил, что заслужил его своим предательством.

Вильмонт посчитал, что таким образом задета честь подразделения, в котором служит и его личная честь. Оставить это просто так он не мог. Не послушавшись советов товарищей — не лезть в это дело до возвращения командира, — капитан послал докладную записку начальнику Петербургской охранки генералу Мясоедову. В ней он, ссылаясь на недавние успешные примеры использования перевербованных революционеров, попытался убедить генерала, что нельзя озлоблять человека, который искренне встал на путь раскаяния. Вскоре Вильмонт узнал о реакции на свое послание. Ему рассказали, что, прочитав докладную, высокий чин пришел в ярость: «Еще не хватало, чтобы капитаны учили генералов!» Мясоедов приказал вызвать наглеца к себе в управление.

Вильмонт шел на эту встречу, прекрасно осознавая, что в отсутствие командира генерал Мясоедов легко может «сожрать» его. Однако сам Эристов всегда учил их не бояться принимать самостоятельные рискованные решения без оглядки на начальство. «Офицер, страшащийся ответственности, — не раз говорил подчиненным Арнольд Михайлович, — то же самое, что паралитик, не способный даже по малой нужде сходить без посторонней помощи. Но если тяжелонедужному простителен его позор, то разведчику — нет!»

Генерал встретил Вильмонта в парадном мундире с широкой орденской лентой через плечо, сидя за громадным столом, окруженный штаб-офицерами своего управления. Стоило капитану войти в кабинет, как генерал, держа в руках его докладную записку, начал гневно кричать на Вильмонта:

— Да как вы посмели через голову своего начальства обращаться ко мне! Вы офицер или истеричная мамзель? И вообще, что это за странное у вас имя.