Некоторые оказались очень старыми — на них были изображены руки и ноги, различные типы лиц и костюмов — типичные ученические работы студента традиционной художественной школы. Флавия вспомнила, что когда-то Морнэ учился в Парижской академии изящных искусств и считался многообещающим художником, но затем почему-то сменил род деятельности и вместо создания картин занялся их продажей. Он также учился в Лионе до того, как переключился на коммерцию. Разглядывая рисунки, Флавия догадалась, почему Морнэ отказался от творчества. Он был великолепным рисовальщиком, но все его работы выглядели вторичными и слишком уж старомодными. Вспомнив лекции в университете, Флавия заметила в некоторых работах подражание Рембрандту, потом узнала ноги от Пармиджианино и бесконечные вариации на тему Сикстинской капеллы.

Рисунки перемежались пространными записями скучнейших лекций по истории искусства. Позже, после беспорядков 1968 года, методика обучения в академии изменилась революционным образом; конечно, нельзя сказать, чтобы художники от этого стали лучше, но по крайней мере процесс обучения стал не таким однообразным. Записи содержали рецепты красок, цитаты трудов различных художников, выдержки из учебников по технике живописи. Флавия с трудом разбирала корявый, торопливый почерк Морнэ. Некоторые тетради были в лучшем состоянии, самые новые на вид лежали на верху стопки.

Проглядывая рисунки, Флавия обратила внимание, что авторство трудно определить лишь поначалу. Просматривая первую тетрадь, она с большим трудом смогла отличить Рубенса от Корреджио, но уже через несколько минут дело пошло быстрее.

Флавия оторвалась от созерцания набросков и, убедившись, что мужчины по-прежнему увлечены разговором и не обращают на нее никакого внимания, незаметно уронила три верхние тетрадки в свою большую черную кожаную сумку, стоявшую рядом на полу. Эта сумка служила вечным предметом подтруниваний коллег Флавии, которые считали ее слишком большой и неженственной. Остальные тетради девушка снова аккуратно перевязала красной лентой и положила на стол рядом с пачками денег.

Через сорок пять минут франко-итальянская команда полицейских сидела в ресторане и обсуждала заказ. Перерыв на ленч являлся идеей Флавии и был горячо поддержан мужчинами. Вначале состоялось недолгое расшаркивание по поводу того, куда пойти. Женэ предложил итальянскую тратторию, Боттандо настаивал на французской кухне. Будучи искренне убежденным в превосходстве последней, Женэ не стал слишком сильно упираться и позволил себя уговорить. В качестве извинения за свой шовинизм он заказал бутылку «Монтепульчано», зная, что это одно из немногих итальянских вин, которые не стыдно поставить на стол.

Сделав глоток и одобрительно покачав головой, Женэ спросил:

— Ну, друзья мои, чем могу служить?

Боттандо казался удивленным.

— А почему ты решил, будто нам от тебя что-то нужно?

— Уверен, это действительно так. Я очень наблюдателен и умею делать выводы. Например, я знаю тебя как чрезвычайно воспитанного человека. И вдруг вижу, как ты весьма бесцеремонно даешь понять этим швейцарцам, что не желаешь обедать в их компании. Я польщен твоим выбором и знаю твое отношение к швейцарцам. Но ты мог договориться со мной раньше и не выражать свое отношение в такой невежливой форме. Из чего я сделал вывод, что тебя внезапно осенила какая-то мысль и ты хочешь поделиться ею со мной. А перед этим я видел, как твоя помощница что-то шепнула тебе на ухо… Итак…

— Все неправильно. Я просто хотел получить удовольствие от еды, а в их присутствии это невозможно. Хотя, признаюсь, мне интересно услышать, что ты знаешь о Морнэ. Похоже, он был неординарной личностью.