— Глория меня обсмеяла. Так что тебе нет нужды повторять ее подвиги.

— Ах, опять ты с этой своей подружкой... Ты знаешь, Глория была бы всем хороша, если бы умела думать, что говорит, и держать язык за зубами. Но вот умению одеваться у нее можно поучиться. Если уж талант родной матери тебя не устраивает...

— Мама, ну какое может быть «не устраивает»? Дело только в том, что это талант, а талант, как ты уже заметила, по наследству не передается, и научить ему нельзя.

— Значит, нужно ехать по магазинам вместе.

— Хорошо. Спасибо, мам. Ты всегда меня выручаешь. — Кэндис мысленно поздравила себя: кажется, выкрутилась.

— Джеймс заезжал на ужин, — со значительной небрежностью произнесла миссис Барлоу.

— Вот как? Зачастил... — протянула Кэндис.

— Тобой интересовался. А тебя нет, сотовый отключен...

— Не судьба.

— Завтра мы все вместе идем в оперу.

— Мама, прости, у меня другие планы! Очень жаль, но...

— Какие еще другие планы?

— Вечеринка у Стейси Малфой. Она пригласила меня две недели назад.

Кэндис умолчала, что на вечеринку эту она с самого начала не собиралась идти, потому что в глубине души терпеть не может Стейси и — особенно — ее младшую сестричку Сесиль. Она очень-очень, всей душой надеялась, что ей позвонит Брэндон и пригласит куда-то. И он должен позвонить, непременно!

— Ничего страшного, придешь попозже.

— Мама!

— С каких это пор вечеринки привлекают тебя больше оперы? — удивилась миссис Барлоу. — И вообще, не спорь, мы с отцом уже все решили.

— А я, значит, не имею права решать? Мне двадцать шесть!

— Какая разница, я старше тебя в два раза, а отец — и того больше. Так что делай что говорят. И первым делом иди переоденься.

Миссис Барлоу прошла мимо Кэндис в кухню, давая понять, что разговор окончен.

Кэндис выпустила из легких перегоревший воздух вместе с застрявшими в горле словами. Да здравствует деспотия, самая прогрессивная из всех форм правления в мире!

А с Брэндоном она все равно встретится, не вечером, так ночью, не ночью, так через день!

В спальне она долго разглядывала себя в зеркале. Как же она изменилась! И дело не в том, что на ней совершенно нетипичная одежда, что волосы растрепались и пропитались соленым, влажным запахом океана. Дело в глазах — они стали совсем шальные, и в изгибе рта — он сделался чувственным, как у греческой гетеры.

Здравствуй, новая я!

Кэндис чувствовала желание пойти в душ и раствориться в потоках горячей воды — и нежелание смывать с себя запах океана и прикосновения ветра, запах Брэндона и его прикосновения... Это было слишком прекрасно, чтобы добровольно согласиться потерять. Впрочем... сможет ли она что-то из происходившего сегодня смыть с себя, забыть, утратить? Нет, считать это возможным — слишком наивно. Такое не забывается. Это остается навсегда.

Кэндис казалось, что сегодняшний день выжжен в ней, в ее душе до мельчайших подробностей. Может, сделать еще татуировку? Чтобы форма соответствовала содержимому?

Надо будет узнать, как Брэндон относится к татуировкам.

Кэндис улыбнулась себе и, раздеваясь на ходу, прошествовала в ванную. Кажется, она совсем сошла с ума...

— Привет!

— Привет.

— Я не разбудил тебя?

— Нет, я еще не сплю. — Кэндис отложила книгу.

Сто двадцать четвертую страницу она читала уже почти час. Какой сложный текст! Смешно сказать, даже не на древнегреческом!

— С тобой никогда не знаешь, спишь ты или бодрствуешь.

— Это обвинение?

— Нет, констатация факта.