— Твой язык сослужил тебе плохую службу, — все так же холодно сказал Вегаван. — Так кто из нас глуп? Уведите отсюда эту недостойную, мы поговорим с нею после.

Несколько жрецов бросились к вендийке и схватили ее за руки. Женщина шипела и отбивалась, как разъяренная кошка, но не в силах была одолеть силу мужчин — ее увели куда-то в темноту, и вскоре крики и шум борьбы стихли, уступив место зловещей тишине.

— Она сказала правду, — негромко молвил вазам, — раджуба Гадхары может спасти только Золотой Орех. С его помощью я верну старика к жизни, предварительно потребовав от Совета старейшин передать мне власть. И тогда буду волен исполнить любое твое желание. Ты отдашь мне плод?

— Нет!

Вегаван обернулся и сделал знак брахману. Шамиак воздел руки, и Конан услышал знакомые уже слова древнего заклятия: "Kru singh omm-olu! Omm-olu Kru singh!" И еще что-то кричал жрец, взмахивая широкими рукавами, а остальные тянули низкий зловещий звук, наполнявший душу смертной тоской, проникавший до самого сердца, которое едва трепетало, готовое вот-вот прекратить биение жизни… В висках киммерийца стучали тысячи наковален, перед глазами плыли багровые полосы, и сквозь их мутное течение он увидел, как меняются очертания Богини Смерти. На месте безглазого черепа возникла змеиная голова с широким воротником — голова кобры. Призрачная и неясная, она словно накладывалась на крепкий, вытесанный из камня череп, словно появлялась из темных провалов его глазниц, рождаясь из пустоты, скрытой за голубыми искрами. И там, где у обычной змеи бывают глаза, холодными иглами возникал новый свет, готовый пронзить ледяным холодом небытия…

"Соглашайся! — гремело под черепом варвара. — Одно слово, и ты спасен!"

"Нет! — его мысли неслись навстречу ледяным иглам. — Ты не заставишь меня подчиниться своей воле! Во имя Крома, во имя всех, кого я принес тебе в жертву, уйди!"

"Тогда уйдем вместе, — грохотал беззвучный голос, — в моих объятиях ты познаешь страсть, которую не способна подарить ни одна земная женщина!"

Он ощутил холодное прикосновение к своей груди и понял, что еще миг — и возврата не будет.

Тогда варвар решился.

— Вегаван, — выдавил он слова позора, — я согласен, ублюдок!

Неясное лицо возникло рядом, и Конан почувствовал, что его руки свободны.

— Достань Плод!

Непослушными пальцами он нащупал Золотой Орех. Ледяные иглы отодвинулись, но не исчезли.

— Молодец, млеччх, теперь отдай его мне! Торжествующая улыбка плавала в багровой мути, как рыба… Та рыба, которую вазам не мог простить…

"Ты проиграл тогда, глупец, — сказал Конан. Не сказал — помыслил. — Проиграл тогда и проиграешь сейчас".

Напрягая мускулы так, словно поднимал чугунное ядро аркбаллисты, он поднес орех к губам, сунул в рот и изо всех сил сжал зубами. Золотистая кожура неожиданно легко лопнула, и плод кальпаврикпш мгновенно истаял, наполнив измученное тело жаркой спасительной волной…

— А-а-а! — Вопль Вегавана полоснул, словно острая сталь. — Ты умрешь, несчастный!

Выхватив из складок одежды тонкий стилет, вазам шагнул к пленнику.

— Сначала ты отправишься к Нергалу! — взревел варвар, ощущая в легких былую силу. — Ступай прямиком к нему в задницу, падаль!

Глухой рокот родился где-то в недрах земли. Круглая плита под ногами вазама треснула, из щели полыхнуло жаркое пламя, края провала разошлись, и Вегаван канул в гудящую бездну.