|
— В Амбуазском замке. — Но разве он не вернулся нынче ночью? — с надеждой спросил Жак Клеман. — Да нет. Однако же я попрошу вас пройти к королеве. Жак Клеман с трудом сдержал возглас разочарования. Но Крийон уже распахнул дверь в спальню, и монаху пришлось войти. Капитан удалился… Королева лежала в затемненной комнате, всеми забытая и заброшенная. Хотя на улице было светло, шторы плотно закрывали окна, а на каминной полке горели свечи. Их неверный свет не мог полностью рассеять темноту, и мрак выползал из каждого угла спальни. Монах пригляделся и увидел лежащую на кровати старую, морщинистую, бледную женщину; ее глаза ярко блестели и притягивали взор вошедшего, ибо лицо было неподвижным и полумертвым, а этот блеск завораживал. Казалось, королева смотрит уже не на реальный, а на загробный мир. Жак Клеман твердил себе: — Королева умирает! Екатерина Медичи умирает! И я, сын Алисы де Люс, присутствую при ее агонии. Королева пошевелилась, и Жак Клеман очнулся от грез. Екатерина сделала тонкой слабой рукой движение, приглашающее Жака Клемана подойти поближе. Она прошептала: — Подойдите, отец мой, подойдите… Он медленными шагами подошел к изголовью кровати. Екатерина пристально взглянула на него и с трудом выговорила: — Я вас не знаю. Вы — не королевский духовник… — Нет, мадам, — ответил Жак Клеман. — Духовник уехал. Я случайно оказался рядом с замком, и господин де Крийон пригласил меня, чтобы принять вашу исповедь. — Тем лучше… — прошептала Екатерина. Видимо, ее больше устраивал безвестный монах, чем придворный капеллан. — Да… тем лучше… — с дрожью в голосе повторил Жак Клеман. — Мой сын… — прошептала умирающая. — Где Генрих?.. Где мой сын? — Его Величество в Амбуазе, мадам. Королева закрыла глаза и замолчала. Из-под прикрытых век выкатились две слезинки и медленно сбежали по морщинистым щекам. — Значит, я его больше не увижу? Я умираю, а сына со мной нет… Страшная смерть… Сынок, дорогой, обожаемый сынок… я умираю, а тебя нет рядом… Потом она заговорила — быстро, лихорадочно и неразборчиво. Монах склонился над королевой, но уловил лишь какие-то обрывки фраз да имена, много имен: — Диана Французская… Монтгомери… нет, неправда… а Колиньи… нет, не хочу… Моревер, слушай, Моревер… Жак Клеман жадно прислушивался. Он ждал, что королева произнесет еще одно имя, но так и не дождался. Внезапно Екатерина широко раскрыла глаза; в них промелькнула тревога. — Я что-то говорила? — спросила она. — Ничего, мадам, я жду, чтобы Ваше Величество соблаговолили сообщить мне тайны вашей души, дабы я мог вознести их к трону великого судьи, который карает и прощает… Старая королева с трудом приподнялась на подушках и посмотрела на исповедника. — Отец мой, я раскаиваюсь в моих грехах, простит ли меня Господь? — Если вы сознаетесь в содеянном… — Тогда слушайте, отец мой… Монах вновь склонился над Екатериной, ловя каждое ее слово. Королева задыхалась, пальцы ее конвульсивно теребили и перебирали одеяло, и эти движения свидетельствовали о близости конца. — Я признаюсь… признаюсь… — чуть слышно прошептала она. — Я убила или приказала убить несколько десятков человек… они мешали мне… среди них — сеньоры и горожане, бедные и богатые… я не гнушалась никакими средствами: топор и петля, яд и кинжал… Конечно, этих смертей могло бы и не быть, но я действовала во благо государства… — Дальше, мадам, — произнес монах, — это не столь тяжкий грех… Екатерина обрадованно вздохнула и продолжала: — Монтгомери убил моего супруга, короля Генриха II… Признаюсь, тот удар копья вовсе не был случайным… — Король, супруг ваш, унижал и оскорблял вас. |
