Я достал из-за пояса и протянул ему «Люгер-08». Сержант повертел его в руках:

— Он заряжен?

Я оттянул мотыль затвора чуть назад. Показался край гильзы.

— Заряжен, потому — поосторожнее с ним. Поставь на предохранитель, как у меня.

На своем пистолете я показал, как это сделать.

— Пошли, сержант, а то немцев здесь дождемся.

Сержант зычным командирским голосом крикнул:

— Кончай отдыхать, пешком — марш!

Старая закалка, наверное, из старослужащих.

Парни устало побрели по дороге. Сержант шел впереди, я замыкал нашу маленькую колонну.

Над нами пролетели немецкие пикировщики Ю-87, не обратив на нашу группу никакого внимания. Далеко впереди они снизились и начали бомбить кого-то невидимого на дороге.

— Да где же наши-то самолеты, чего сталинских соколов не видно? — с огорчением спросил один из парней.

Странновато было мне, знавшему из истории про сталинские репрессии, лагеря, массовые чистки среди командирского состава армии перед самой войной, слышать эти слова. И вообще, я чувствовал себя здесь, в этом времени, неуютно, одиноко. Нет друзей-товарищей, нет дома, нет работы — даже документов нет. На каждом КПП надо врать, что документы сгорели. А если дело дойдет до проверки в НКВД? Окажется, что я нигде не числюсь, не прописан. Стало быть, немецкий шпион или диверсант. А во время войны с такими разговор короткий — к стенке. Поэтому в отличие от других парней-новобранцев, которые переживали за судьбу Родины, я еще и морально был подавлен, чувствовал свою ущербность и уязвимость.

И был еще один момент, который меня напрягал — даже унижал. Я, старший лейтенант, танкист, вполне способный громить врага на Т-34 или КВ, бегаю пешком, в цивильной одежде и без оружия. Не считать же оружием трофейный немецкий «Парабеллум»? А как мне попасть в действующую воинскую часть? Кто меня к танку подпустит?

Мы шли по дороге к Вязьме, а немцы впереди на «юнкерсах» продолжали смертельную карусель. Через полчаса, израсходовав запас бомб, пикировщики пролетели над нами на запад. И лишь часа через два, взобравшись на очередной холмик, мы увидели страшную картину.

Вся дорога была запружена разбитой техникой. Чадили и догорали грузовики, были перевернуты два легких броневичка. Но самое страшное — повсюду, на дороге, справа и слева на обочине ее лежали убитые бойцы. Такой жути мне видеть еще не приходилось.

Все застыли в оцепенении, пораженные увиденным.

— Есть кто живой? — прокричал сержант.

Тишина в ответ. И запах — горелого дерева, металла, человеческой плоти.

— Товарищ сержант, надо бы по машинам пройтись. Оружие подобрать, а повезет — так и харчами поживиться, — заметил я.

Реакция сержанта была неожиданной. Он схватился за кобуру, вытащил наган:

— Мародерствовать вздумал? Застрелю!

— Сержант! Ты о живых подумай! Под твоим началом команда, врученная тебе на попечение. Оружия у них нет, в форму не одеты, а документы ты по оплошности в грузовике бросил, и они сгорели. Сколько человек из полутора десятков ты на сборный пункт приведешь? А немцы ежели прорвутся? У твоих парней даже винтовок нет.

Сержант оторопел от моей гневной тирады:

— Ну, ты это — не встревай, не указывай командиру.

— Тогда сам распоряжайся, а наганом передо мной больше не размахивай — пуганый уже.

Сержант покраснел и убрал наган в кобуру.

— Бойцы, слушай мою команду! Идем вдоль колонны — пятеро слева, пятеро справа. Подбирайте себе оружие, а если провиант найдете — шумните.

Сержант отобрал себе четверых и махнул мне рукой — а с этими ты пойдешь.