Поднялись в светлицу. Сердце Мирона бешено колотилось. Видно, и впрямь разум его помутился. Он притянул Айдыну за плечи к себе. Увидел ее запрокинутое лицо, порозовевшие щеки. Девушка закрыла глаза, едва слышно прошептала что-то. И, забыв обо всем на свете, он принялся покрывать поцелуями нежную кожу, а потом, изголодавшийся, ошеломленный, впился в мягкие податливые губы. А она, вскрикнув гортанно, обвила его шею руками.

Сколько ж страсти было в этом тоненьком, с прозрачной кожей теле! Горячей, взрывной страсти, но ни капли робости, ни грана стеснения, ни одного жеманного вздоха! Она не отталкивала его руки, не вырывалась, не царапалась. Просто сбросила одежду и потянула на себя Мирона, а в глазах точно зарницы вспыхнули. В черных, как ночь, глазах, таинственных и глубоких, будто омут. В таких немудрено утонуть. Вот Мирон и утонул. Почти мгновенно…

В какой-то момент рассудок дал о себе знать, напомнив, что весь острог напряженно гадает, что происходит в покоях приказчика. И без труда догадывается, что именно. Но страсть победила. Обоюдная страсть. Остатки разума вспорхнули и вылетели в распахнутое оконце. Туда, где в острожном дворе бесновалась Олена. Игнатей и Захарка держали ее за руки, посмеиваясь и подначивая:

– Чего, Олена, бьешься? Вишь, не тебя выбрал, а молодку нетронутую…

Овражный смотрел на кутерьму исподлобья, а когда в ответ на громкий стон из оконца по толпе казаков пробежал смешок, рявкнул:

– Геть отсюдова! Кончай баклуши бить, остолопы!

…Мирон заснул под утро. Голова Айдыны лежала у него на плече. Он прислушивался к ее дыханию, но радости не было, хотя еще час назад он задыхался от счастья и не верил, что такое возможно. Мрачные мысли не давали покоя. Он боялся пошевелиться, чтобы не разбудить девушку. Она сладко посапывала, не подозревая о его сомнениях.

Он клял себя за этот почти животный порыв и не знал, как поступить дальше. Никто в остроге не посмел бы высказать ему откровенно, что думает по этому поводу. Но отношение к Айдыне, несомненно, изменится. Того гляди, Олена примется из ревности шпынять ее, бабы начнут злословить за ее спиной, станут подсмеиваться служивые… Об Эмме он не вспоминал. Смирился, что потерял ее навсегда. Но жениться на кыргызке? Нет, к этому он не готов… К тому же она некрещеная и вряд ли согласится принять его веру…

Но мысли мыслями, а молодость брала свое. Сонная Айдына повернулась набок, обняла его, прижалась тесно горячим телом. И он заскрипел зубами от отчаяния. Что за глупость он сотворил? Теперь уже ничего не исправить… И, отведя ее руку, повернулся к ней спиной.

Усталость победила. Мирон заснул. А утром обнаружил, что Айдына ушла, лишь на подушке осталась вмятина – след от ее головы. На полу возле кровати он нашел маленькую раковину. Одну из тех, что она носила в косах…

– Эй, Мирон! – послышался снизу голос Олены. – Дозволь нам с Айдынкой за ворота выйти!

Мирон подошел к окну. Олена и Айдына стояли возле крыльца. Сердце Мирона дрогнуло. Девушка переплела волосы в одну косу, а платок на голове повязала, как замужние кыргызские бабы. На Мирона она смотрела спокойно, словно ничего не случилось. Да и Олена вела себя на удивление мирно. Так, может, Мирону приснилось, как он сжимал это хрупкое тело в объятиях? Но в ушах до сих пор стоял ее голос, шептавший ему на ухо ласковые, хоть и непонятные слова. Да и с какой стати ей расплетать девичьи косы?

Он мог бы тотчас выяснить это, но удержался, не спустился вниз. Лишь спросил хриплым со сна голосом:

– Чего вам?

– Щавелю надобно нарвать, – откликнулась Олена. – Щи сварить весенние!

Айдына смотрела на него безмятежно, слегка улыбаясь, уже не закрываясь рукавом. Мирон глядел на нее, забыв обо всем. А она вдруг вздернула подбородок и одарила его надменным взглядом.