— Ага, принес деньги, — гаркнул Лобойко, который сидел на обитом малиновом бархатом кресле, не иначе как перекупленном у какого-нибудь смотрителя музея, и алчно взирая на купюры, устилавшие поверхность стола, — Сегодня мы побили рекорд, — сказал он. — Надо же, как немцы банкуют! Да и наши тоже хороши. Ну ладно, сколько у тебя?

Егор вынул из кармана завернутые в газету деньги, долю от большой игры в подпольном казино на севере Шверина. Лобойко с жадностью набросился на новую наличность.

— Что-то маловато, — заявил он. — Егор, я давно уже подозревал, что ты меня обманываешь. И вообще, двадцать процентов для тебя много, обойдешься и пятнадцатью. А лучше — десятью.

— Аркадий Михайлович, — произнес Егор. — Побойтесь бога, какие пятнадцать, какие десять, вы же сами говорили, что у нас равные права, а я теперь получаю только двадцать процентов… И потом, это моя идея с подпольными казино.

— Я бога не боюсь, Селуянов, — окинув его мутным полупьяным взглядом, проскрипел майор Лобойко. — Потому как его не существует. И ты мне тут зубы не заговаривай, ишь чего, ему захотелось справедливости! Согласен, идея была твоя. Но если бы я не организовал прикрытие, не подмазал нужных людей, то где бы ты оказался со своей идеей? Верно, Селуянов, в тюрьме. Запомни, старлей, я здесь главный — и по званию, и по статусу. Так что будешь получать теперь десять процентов. Тебе хватит на твою немку-шлюшку, а вот мне требуется для коллекции много денег, — и Лобойко обвел рукой вокруг.

Кровь бросилась в лицо Егору. Майор уже несколько раз позволял себе грязные намеки в адрес Ютты.

— Что вы хотите этим сказать, товарищ майор? — спросил Егор, подходя к Лобойко. Тот, развернув газетный сверток, начал пересчитывать купюры.

— Отстань, — поморщился Лобойко, — сосредоточиться мешаешь. И что ты из себя святого строишь? Не знаешь, что ли: твоя баба путается со всеми кому не лень? Да с ней до тебя полдивизии переспало, и после тебя другая половина в ее постели побывала. И я Ютту трахал грешным делом…

Егор бросился на майора, вышиб из-под него кресло и, схватив замполита за отворот халата, прохрипел:

— Что ты мелешь, она мне верна…

— Но, но, но! — Лобойко оттолкнул Селуянова. — Ты что себе позволяешь, придурок! Смотри, еще раз так сделаешь, я тебя на гауптвахту посажу! Ютта твоя — немецкая потаскушка. Это всему Шверину известно. Смотри, сожительство с немкой может иметь для тебя самые негативные последствия, если я сообщу об этом куда следует. Ее все поимели — и я, и еще человек триста. Она что, задурила тебе голову сказками о вечной любви? И ты, идиот, поверил? Так ведь она идеологический враг, а ты попал в ее сети! И деньги на нее и ребеночка тратишь. Лучше бы, как я, покупал непреходящие ценности. Эх, Селуянов, Селуянов… Жаль мне тебя.

Майор, который по причине получения небывалого барыша пребывал в отличном и незлобивом расположении духа, придвинул к столу опрокинутое музейное кресло и снова принялся за подсчет финансов.

Егор почувствовал, как гнев застилает ему разум. У него уже несколько раз случались подобные припадки неконтролируемой ярости. Сидит перед ним этот лицемер, корчит из себя поборника морали и цинично оскорбляет Ютту и Еву.