Дронго подумал, что подобное ощущение упадка исподволь закрадывалось ему в душу и при взгляде на родной Баку. Ведь тот некогда четвертый или пятый по значению город великой державы прямо на его глазах неумолимое время превращало в рядовую столицу провинциального государства, от куда поспешили уехать более половины всех бывших жителей. И который теперь становился для Дронго другой точкой отсчета на прямо противоположном краю Европы.

В аэропорту проходила регистрация прибывших на конгресс. Дронго выдали направление в гостиницу «Алтиш», расположенную в центре города. От нее, пройдя метров пятьсот, можно было подняться к площади Помбала. Затем, спустившись по центральному и самому красивому проспекту Лиссабона — авениде Либертадорес, выйти к старому ценpy города, основная застройка которого была завершена маркизом Помбалом еще в восемнадцатом веке — после случившегося тогда землетрясения.

Приехав в отель, он довольно быстро получил номер и, приняв душ, решил немного отдохнуть. Дорога до Лиссабона, так далеко находящегося от основных европейских центров, была довольно утомительной. Сказывалась и смена часовых поясов. Лиссабон привычно жил по лондонскому времени.

Дронго проспал до вечера, закрыв шторы на окнах и повесив на двери табличку с просьбой не беспокоить его. Проснулся он только к семи часам, но еще сорок минут лежал с открытыми глазами, глядя на задернутую занавеску на окне и то включая, то выключая светильник в изголовье кровати. Хотя сюда и доносились кое-какие звуки с улицы, находящейся с другой стороны здания, в номере было довольно тихо. Дронго подумал, что нужно подняться и еще раз встать под горячую воду, чтобы окончательно проснуться. Будучи южанином, он не жаловал холодный душ, не любил купаться в прохладной морской воде и гораздо лучше переносил любую жару, чем холод. Выключив в очередной раз свет, он в полной темноте поднялся, нашел босыми ногами тапочки и прошел в ванную комнату. По дороге Дронго на ощупь зажег небольшую настольную лампу на тумбочке у стены.

В ванной, стоя под обжигающими струями, он задумался.

«Что со мной происходит? Мне уже сорок четыре года. Кажется, кризис среднего возраста должен давно пройти. Или сейчас его характерный пик?»

Сорок четыре года представлялись Дронго неким магическим числом. Именно в этом возрасте умер столь горячо любимый им Чехов. На портретах и рисунках писатель выглядел уставшим стариком. А умер таким молодым! Он, возможно, даже и не подозревал о кризисе среднего возраста. Для него это был предельный срок, отпущенный ему в этом мире. И умер Антон Павлович как-то необычно. Попросил шампанского, выпил, сказал, что умирает, и умер. Как будто устроил из собственной смерти небольшую пьесу в типично чеховском стиле, откуда и появился весь мировой экзистенциализм. На сорок четвертом году ушел из жизни и великий французский писатель Ги де Мопассан, оставивший в наследство человечеству удивительные этюды нравов французской жизни времен Второй империи и Третьей республики.

«Почему мне так тяжело? — продолжал размышлять Дронго. — Или мне неприятно думать о предстоящей работе?» Да нет, работа как работа. Немного опасная, как обычно. Но это издержки профессии. Шансы, что его решат убрать, не очень велики. Все-таки в Интерполе знают, зачем он прилетел в Лиссабон, — не просто развлекаться. И ведь так уже было. Словно повторяется дурной сон…

Тогда его тоже просили принять участие в одном проекте — «Экспресс-2000».