- Мартин уже взрослый, ему нужна своя квартира, - говорил он, укладывая вещи в сумку. – Наверняка квартира твоей матери останется тебе, ты же единственная дочь. – Мама поморщилась, но промолчала. – Мы сможем ее продать и купить квартиру Мартину. Я не уверен, что ты справишься со всем этим одна. Надо ведь будет столько бумаг оформить.

Я стоял рядом, но отец говорил так, словно меня в комнате не было. И в то же самое время я не мог отделаться от ощущения, что он говорит это не для матери, а для меня. Словно они играют какой-то спектакль для одного зрителя.

Мама вообще была странно безучастной, словно оцепенелой. И если до этого ей никто не давал ее сорока лет, сейчас она выглядела даже старше своего возраста. Резко обозначившиеся морщины, тусклые глаза с темными кругами, неряшливо подобранные волосы. Зато отец, всегда такой спокойный, медлительный, наоборот неприятно суетился, говорил много и быстро.

Ванька, конечно, огорчился, что поездка на Балатон отменяется, но я пообещал ему приехать на пару дней в Москву. Нам, скорее всего, предстояло задержаться в Петербурге, а Ванька из Венгрии собирался поехать к своим.

- Отлично! – обрадовался он. – Я тебя познакомлю с Анькой, двоюродной сестрой. Такая девка – просто класс. Может, еще и породнимся, а?

Он вместе с крестной поехал провожать нас в Рузине.

Объявили регистрацию на наш рейс, мы обнялись. И вдруг меня охватило какое-то странное чувство. Словно тягучая душная тоска залила меня, стало тяжело дышать.

Мы не должны лететь туда. Не должны!

- Что с тобой? – с тревогой посмотрел на меня Ванька. Обернулась крестная, родители.

- Самолет… разобьется, - с трудом выжал из себя я.

- Что за бред? – сердитый голос отца сорвался на фальцет. – Прекрати истерику!

Я сглотнул, вдохнул поглубже. Тяжесть исчезла.

- Пойдем, Мартин, - мама подтолкнула меня к стойке. – Это все нервы.

5.

Самолет не разбился. Его даже не тряхнуло толком ни разу. Но нехорошие предчувствия меня не оставляли. Просто они стали другими. Похожими на нервное напряжение, когда смотришь триллер с мощным саспенсом и каждую секунду ждешь чего-то страшного.

Мы вышли из здания аэропорта. В Петербурге было намного холоднее, чем в Праге. Яркое солнце, ослепительно голубое небо и пронзительный ветер. Мама плотнее запахнула шерстяную кофту, я вытащил из сумки ветровку.

- Малый, пожалуйста, - сказал отец, когда мы сели в такси.

- Петроградка? – уточнил водитель.

- Васильевский, - возразила мама.

Все это звучало для меня как обмен паролями. Я прилип к окну. Страхи страхами, тайны тайнами, а я вернулся наконец в свой родной город. Внутри пело и приплясывало.

Петербург меня просто потряс. Я видел немало красивых городов, но восторг от них было всего лишь эстетическим. Я любил Прагу, но она была для меня слабо замечаемой повседневностью. По Петербургу я начал скучать, едва ступил на его землю. Уже только потому, что должен был уехать. Потому что это мой родной город. И неважно, что я не был в нем восемнадцать лет. Неважно, что не помню абсолютно ничего. Наверно, какая-то невидимая пуповина на всю жизнь связывает нас с местом, где мы родились, и мы тоскуем по нему, как Адам тосковал об утраченном рае.

Мне вдруг захотелось попросить таксиста остановиться. Пусть они едут дальше, а я пойду пешком по этому широченному, прямому, как стрела, проспекту. А потом сяду в метро и доеду, куда надо. В конце концов, мама часто вспоминала поговорку «язык до Киева доведет». Но некий господин в чопорно застегнутом на все пуговицы пиджаке, свивший гнездо у меня в голове заметил: Мартин, это… эээ… неприлично.

Мы ехали долго. Наконец показалась Нева, от вида которой у меня захватило дух. Машина переехала через мост, попетляла по узким улочкам и остановилась у красивого пятиэтажного дома.