— Можно развернуться! Я бы сразу в Одессу или в Сочи.

— Можно и в Ялту, — неуверенно предложил Маркин, поскольку никогда на юге не был.

— Можно, — согласился боцман. Он встал, посмотри на часы. — Что у вас есть в магазине?

— Спроси в ТЗП икры. Еще осталась. По местным тарифам вдвое дешевле.

— Бывай, — протянул боцман руку.

— Счастливо…

А вечером у себя дома — в доме у Вири — узнал Маркин, что совершил тройное преступление. Во-первых, никогда нельзя дарить не принадлежащую тебе вещь, во-вторых, Кавайахтука Вири подарил Аминак — это был ее любимый щенок, а в-третьих, сам факт подарка болью отозвался в сердце Аминак, поскольку поговаривали, что не зря Маркин останавливается в доме Вири.

При воспоминании об этом, уже минувшем, снова стало ему неловко и стыдно. «Надо же! Отличился… — казнил он себя. — Показал широту души за чужой счет…»

Он смотрел на море, и настроение у него окончательно испортилось.

Подошла Аминак.

«Лишь бы она не напомнила», — подумал Маркин.

— Где отец? — спросила Аминак.

— Ушел в сторону клуба.

— Что там?

— Не знаю… — пожал плечами Маркин, — кино какое-нибудь, не балет же.

— Надо узнать, какое кино, — сказала Аминак. — Если что — отговоришь отца, ладно?

— Хорошо.

Не все фильмы разрешалось смотреть Вири. И тайну эту, кроме Аминак, знал только Маркин.

Любил Вири индийские фильмы про любовь, любил фильмы студии Довженко, где все так же понятно, как в кино развивающихся стран, еще любил кинохронику. Вири надевал меховую одежду, шел в клуб и садился на пол в первом ряду. Ему удобнее было смотреть полулежа, высидеть неподвижно полтора часа на стуле он не мог. Еще несколько стариков вместе с ним смотрели кино так же.

Фильмы про войну смотреть Вири было нельзя. Однажды в каком-то фильме ударил залп «катюш» и старик очень перепугался.

В другом фильме показывали разрушенные города, трупы людей, зверства фашистов, Вири не боялся, он просто не мог понять, зачем один человек мучает другого, причиняет ему боль. Зачем он убивает человека? За всю свою долгую жизнь Вири не помнил ни одного случая, чтобы в его роду или в роду соседнем кто-нибудь когда-нибудь стрелял в человека, целился в человека.

Однажды в очередном фильме про войну он поднялся на сцену и стал смотреть кино с той стороны экрана, он надеялся там рассмотреть, узнать, чем же отличаются фашисты от обычных людей, он смотрел на них с любопытством, как на носорогов в документальном фильме про Африку. Различий он не увидел — две руки, две ноги, голова, два глаза. Все, как у других. После каждого фильма про войну Вири не спал, много курил, вздыхал и совсем не разговаривал с Аминак. Она выяснила причину и с тех пор старалась, чтобы кино про войну Вири не смотрел. И когда она не рекомендовала ему ходить на тот или иной фильм, он не сопротивлялся, а покорно соглашался, знал, что Аминак просто так не скажет, дочь желает ему добра.

Он не был наивным, этот старик, и жизнь его не шла в стороне от всего, чем живет мир. Он знал, что была война, он ездил тогда по всей Чукотке, собирал меха, сдавал их в фонд обороны и заслужил благодарность.

Он понимал, что такое война, но не мог представить ее в судьбе конкретного человека. Узкопленочные фильмы о войне пришли в их село поздно, и когда он видел человека — женщину, или ребенка, или улыбающегося мужчину — и через минуту видел их же мертвыми на белой простыне экрана, война представала перед стариком во всей своей жестокой правде, во всей реальности, и Вири было не по себе, он замыкался, переживал, много думал и рад был, если Аминак предупреждала, чтобы на этот раз он не ходил в клуб.