|
Собаки были на привязи, и каждая лежала в яме, которую вырыла за лето, кружась на одном месте вокруг прикола. Это были упряжные псы. Молодые и не умеющие работать в упряжке бегали в тундре, по селу, гуляли на берегу. Упряжным псам не разрешалось вести столь вольный образ жизни. Иногда, правда, Вири отпускал их на день, чтобы не застоялись, но потом снова брал на цепь.
Предстоящую кормежку собаки чувствовали, волновались, поскуливали, некоторые прыгали на одном месте, сильно натягивая цепь. «Вот так они зимой волнуются перед дорогой, им не терпится в путь», — подумал Маркин. Каждая получила по своему куску, таз убрали, и псы успокоились. — Это кто? — подошел Маркин к собаке. — Ныйяарак… дикий, значит, — сказал Вири. — А это? — Кергиль… пестрый. — А это? — Вёласкас… — А как перевести? — Не знаю… Может, левое ухо?.. Не знаю… Хорошая собака. Вожак. — Был такой художник — Веласкес. — Да? — удивился Вири. — Хороший, видно, художник. — А эта?.. — Кавайахтук. — Кавайахтук? — удивился Маркин. — Спать пошел, да? Засоня… да? — переводил Маркин. Вири кивнул. — Молодой? — Молодой… — ответил Вири. «Вторую собаку они назвали так… — подумал Маркин, — в честь той, первой, в честь того Кавайахтука. А во всем виноват я». И от этих воспоминаний стало Маркину стыдно, как было стыдно тогда, в первый раз. Невольно он посмотрел на море. Сумерки там были светлее, чем на берегу, потому что в море отражалось небо, и закатные лучи освещали волны, и белые пятна льдин складывались в причудливую мозаику. Но судов нигде не было видно, даже на светлеющем горизонте. А в то лето все ждали первого парохода. Он появился из-за мыса, вошел в бухту, бросил якорь на виду села, и с него начали спускать баржи. Маленькие баржи-самоходки принялись сновать от судна к берегу и обратно. Выгружали уголь, бочки с соляром, маслом, бензином. Вскоре любопытные покинули берег, раз судно не привезло ничего интересного. Люди разошлись по домам, остались лишь рабочие на разгрузке. И тут к берегу подошел капитанский бот. Боцман и два матроса выпрыгнули, подтянули бот к берегу, помогли высадиться четырем другим матросам, отчалили, и боцман крикнул: — Только до вечера, девочки! И тут-то Андрей Маркин разглядел матросов. Всего он мог ожидать, но только не этого. Четыре блондинки в форме морского училища, стройные и отважные, эмблемы-галуны-нашивки-шевроны-якоря — все честь по чести, юбки-мини, только чуть-чуть прикрывают самую малость то, что обычно прикрывается. Маркин подошел поближе. Берег застыл в изумлении. Никогда здесь не видали столько красавиц сразу. Одна к одной — хоть умри от разрыва сердца. «Пора знакомиться», — оправился от потрясения Маркин. — Алина… — Аэлита… — Агнесса… — Аделаида… «Авдотьи вы!» — весело подумал Маркин и представился: — Андрэ… Здесь привыкли, что в навигацию на берег приходят моряки, возникает быстротечная дружба и любовь, у незамужних береговых девушек просыпается повышенный интерес к морю. Из года в год все одинаково. А тут на тебе! Вместо моряков на берег сходят морячки, да такие, что даже наиболее стойкие женатые мужчины и те пришли в клуб, хотя в обычное время их на культмероприятия не заманишь. Местные девушки сразу же бойкотировали приезжих морячек, справедливо узрев конкуренцию. |
