Хирурги в больнице консилиумов не устраивали. Оттяпали отмороженную конечность ровнехонько по щиколотку. Степаныч собственноручно выносил Юрчика из больницы.

– Будешь моим адъютантом! – буркнул он, стараясь не смотреть на забинтованную культяпку, высовывающуюся из широкой штанины.

Дома, а точнее в пристройке у котельной, Степаныч выстругал самодельный протез – деревянную ступню с углублением, выложенным для удобства и комфорта куском ткани.

Юрчик был тенью кочегара, позволяя себе лишь кратковременные отлучки по вечерам. Больше всего он любил взбираться на старую сосну и любоваться сквозь стеклянную крышу купающимися людьми. Причем пол и возраст не имели для него значения.

Сначала отдыхающие пугались, жаловались администрации, а потом привыкли. Юрчик стал старожилом «Шпулек», неотъемлемой частью окружающего пейзажа, местной достопримечательностью и просто исполнительным мужичком, готовым откликнуться на зов каждого. Если бы не Степаныч, его бы просто загоняли. Но связываться с матерщинником кочегаром, козырявшим своим героическим прошлым, рисковал не каждый. Разве что здоровенные, как статуи на Выставке достижений народного хозяйства, бабищи из пищеблока могли заткнуть рот Степанычу или погрозить розовым, в половину коровьего вымени кулаком.

Пересидел Степаныч в своей берлоге скверные времена, заодно не дав юродивому подопечному сгинуть от голода.

Россия приватизировалась, лихорадочно шуршала ваучерами, вкладывая их в расплодившиеся, как поганки после дождя, инвестиционные фонды. Финансовые компании, прочие «конторы» сулили баснословные прибыли.

Степаныч наплевательски отнесся к процессу приватизации, обменяв бумажки на полноценную жидкую валюту, поспешив пропустить ее через собственный желудок.

Комбинат в это время приходил в упадок. Узбекские хлопкоробы «белое золото» решили продавать англичанам за твердую валюту; потребители задерживали оплату за полученную продукцию, энергетики требовали «отстегнуть» по счету, и так далее.

Хирел комбинат – ветшали «Шпульки». Неожиданно начала трескаться хваленая финская черепица. Она лопалась с жутким шумом, точно профилакторий попал под бомбежку вражеской авиации. Исчезли толстозадые поварихи из пищеблока. Бассейн, в котором месяцами не меняли воду, напоминал зловонное озеро – результат страшной экологической катастрофы. Зимой из-за нехватки угля некогда уютные двухместные номера стали походить на камеры пыток, где заключенных подвергали истязанию холодом.

Степаныч начал подумывать о том, чтобы пустить стоявшие в холле бильярдные столы на растопку гаснущих печей котельной. Но, как и у всего хоть мало-мальски ценного в стране, у «Шпулек» появились новые хозяева и постояльцы.

Самоуверенные мужчины с лоснящимися физиономиями и суетливо бегающими глазами стали привозить сюда своих подружек. Сильно накрашенные девицы, одетые в юбки с разрезом почти до ягодиц, непрерывно визгливо хохотали и преданно прижимались к своим слоноподобным кавалерам. А те посасывали баночное пивко, вытянув губы трубочкой, точно новорожденные младенцы, и раздавали «на чай» зеленые купюры с изображением насупленных стариков в париках и без.

Любимое место отдыха тружениц сняли с баланса комбината, передав в распоряжение города. У предприятия не было средств для содержания дома отдыха. Его с готовностью принял под свою личную опеку только что избранный мэр – Петр Васильевич Хрунцалов. В своей программе он обещал отдать «Шпульки» для нужд здравоохранения. Забравшись в кресло мэра, он передумал, сделал профилакторий своей загородной резиденцией.

Партийные вечеринки не шли ни в какое сравнение с балами, закатываемыми мэром. Ни по количеству гостей, ни по объемам выпитого. Балы имели обыкновение плавно перетекать в оргии.

Степанычу поначалу нравился такой размах, тем более что и ему кое-что перепадало с барского стола.