— Отвечайте на вопрос. Могу я вам доверять?

— Да.

— Хорошо, Джон. Я готов считать, что все это произошло по случайному помрачению ума. Но теперь история закончена, точка. Никаких извинений, никаких оправданий. Больше мы о ней не будем вспоминать никогда.

— Как вас понимать? Вы хотите, чтобы я остался?

— По-моему, именно это я и сказал.

— Я вам очень признателен, Пол.

— И?..

— Что?

— Чтобы духу этого Гольбейна не было. Не просто на столе, но вообще в моем доме.

— Я избавлюсь от него немедленно.

— И последнее.

— Да?

— Я давеча отпустил по вашему адресу несколько весьма нелестных замечаний.

— Пол, я их заслужил. Не надо просить прощения.

— Что вы их заслужили, мне известно, и я отнюдь не собирался просить прощения. Я хотел сказать совсем другое.

— Извините.

— Я вам уже говорил, перестаньте то и дело извиняться. С души воротит.

— Это чисто нервное. Постараюсь держать себя в руках.

— Так вот что я хотел вам сказать: я отпустил в ваш адрес несколько крайне нелестных замечаний, в частности, что-то вроде «Как вы сами себя терпите?». Помните?

— Да, конечно.

— А потом, если не забыли, я добавил: «Вы с вашей поганой душонкой вполне друг друга стоите!»

— Да.

— Запишите-ка это, пожалуйста.

— Хорошо.

— Брр-р. Холоднее, чем я думал.

— А если шарф завязать покрепче?..

— Возможно, вы правы. Секундочку.

Да, так гораздо уютнее. Ну-с, Джон, может, сегодня вечером двинемся в противоположную сторону?

— Как, вообще выйдем из деревни?

— Нет. Если свернем направо за угол и обойдем деревню по часовой, а не против часовой стрелки, то не выйдем.

— Хорошо.

Знаете, Пол, ваше предложение пойти против часовой стрелки напомнило принцип циферблата. Одиннадцать часов — церковь, три — пивная, девять — стадо овец.

— Стадо овец? Неужели их еще не загнали домой?

— Нет. Пасутся в поле за общинным выгоном.

— Бог ты мой. Который же час?

— Не забывайте, мы вышли раньше обычного. Сейчас чуть больше семи.

— Пусть даже и так рано. А что там на выгоне?

— Сходим с тротуара. Что именно вас интересует?

— Надеюсь, детей на качелях нет?

— Вообще-то есть. Трое.

— Можете их разглядеть?

— С трудом, но могу. Поднимаемся на тротуар.

— Опишите-ка их.

— На карусели крутятся две девочки. Лет двенадцати или, возможно, тринадцати. Не исключено даже, что близняшки. Обе, кажется, в темно-синих пальто, но я могу ошибиться насчет цвета, уже ведь стемнело. Словом, на обеих пальто, шарфы и… если не ошибаюсь, это называется «шапочки с помпонами».

— Но вроде бы не слышно ни девчачьего визга, ни хихиканья.

— Они просто молча кружатся на карусели.

— А еще один, третий ребенок?

— Это, по-моему, маленький мальчик. Трудно сказать наверняка: отсюда плохо видно. Навряд ли старше пяти-шести лет.

— Безобразие. Ему пора быть в постели. Небось родители — молодые придурки, которым только-только стукнуло двадцать. Им плевать, чем занят их отпрыск. Таких надо подвергать тестированию, прежде чем разрешать им размножаться. И что же он делает?

— Просто стоит. Наблюдает за девочками. Одинокий заброшенный малыш.

— Не сомневаюсь.