– Продолжайте, – повторил министр. – По какой причине Равец, как вы говорите, не разрешал вам приступить к спектаклю? Смета была оформлена правильно? Проекты договоров на режиссера, композитора?..

– Все документы были в порядке. Вернее, как?.. Всегда можно найти, к чему придраться. Смета была. Экспликацию я тоже предоставил. Сначала урезали почти наполовину смету...

– Простите, что прерываю, но какая сумма у вас там была?

– Около семисот тысяч...

– Ну, это немалые деньги! – живо отреагировал Брызгунов.

– Я Юрию Юрьевичу сразу назвал несколько пунктов, по которым можно было подвинуться, – начал оправдываться Реджаковский. – Декорации минимальные, часть реквизита из подборки... Да что там говорить теперь!

– В конечном счете, насколько мне известно, в театре начали репетировать Булгакова, – Аркадий Михайлович подошел к своему рабочему столу и снял с телефонного аппарата трубку.

– Да, действительно начали. Две недели назад. Но с приглашенным из другого театра режиссером и в несколько ином актерском составе...

– Лада, пригласите мне Олега Павловича в кабинет, пожалуйста... Да, прямо сейчас, – сказал министр в трубку и снова обратился к собеседнику: – Насколько мне известно, Юрий Юрьевич вел переговоры с одним очень интересным режиссером из провинции. Это тот самый человек?

– Ну, интересным его действительно можно назвать. Он поставил потрясающее шоу с обнаженными актерами по пьесе Шекспира в одном из театров... не помню, где точно. В роли Джульетты у него выходила немолодая особа...

– Я прошу прощения, но давайте не будем удаляться от темы. У меня еще две встречи перед совещанием в правительстве, – поторопил Реджаковского министр.

– Я только хочу сказать, что задумка этого режиссера в отношении нового спектакля не имела никакого отношения к творческому направлению театра. И я даже рад, что в конечном итоге репетиции отменили.

– Я, Геннадий Афанасьевич, вас услышал. И по-прежнему остаюсь убежденным в том, что Равец был человеком с прекрасным деловым чутьем. Его профессиональное актерское образование давало основание в полной мере полагаться и на его, так сказать, понимание вашей творческой концепции. Но не будем сейчас вдаваться в подробности творческого процесса. Я должен еще раз вас предупредить, что сейчас, после убийства Равца, и к театру, и к министерству будут проявлять повышенное внимание. На вас ложится вся ответственность за дисциплину. То есть фактически за все, что происходит в коллективе. В театре дисциплина, как говорил Станиславский, – это главное. Так?

Реджаковский безмолвно кивнул.

– Да, и по Уставу театра, как вы, наверное, помните... – начал министр, но его речь прервал тихий стук в дверь.

В кабинет заглянул седовласый мужчина в очках.

– А, вот и Олег Павлович. Проходите, проходите. Вы как раз вовремя. Поприсутствуйте при нашем разговоре.

Меньшинский, первый заместитель министра, коренастый мужчина лет пятидесяти, молча прошел в кабинет. Проходя мимо Геннадия Афанасьевича, он слегка склонил голову, выражая соболезнование и приветствие одновременно.

– Так. На чем мы остановились? За климат в коллективе несет ответственность художественный руководитель... Это так, Олег Павлович?

Меньшинский, занимая место напротив Реджаковского, кивнул.

– Конечно, за творческую обстановку всегда ответственен художественный руководитель, – сказал он. – И насколько я помню, Геннадий Афанасьевич озвучивал нам на недавнем ежегодном слете работников культуры какие-то свои творческие проекты. Так что коллективу есть чем заняться.

– Кстати, – прервал своего заместителя Брызгунов.